Стажер - Лазарь Викторович Карелин

— Да.

— Так она же хорошая, эта Катя. Ну и дружите, а если есть чувство, то и…

— Мы поссорились, — печально сказал Саша. Печаль, которая задремала в нем, опять проснулась.

— Помиритесь. В молодости легко ссорятся, но и легко мирятся.

— Да зачем я ей?

— Как так?

— А вот так. У нее своя жизнь, а у меня своя.

— Своя! — Мать отчужденно взглянула на сына. — Это ты про Светлану вспомнил? Своя! Она тебя заведет, эта жизнь! Саша, сынок, прошу тебя, памятью отца заклинаю, порви со Светланой! Ты даже не знаешь…

— Знаю. Я все знаю.

— Что — все?!

— Ну, она и дядя…

Вера Васильевна вздрогнула от этих слов. Но, может быть, она и потому еще вздрогнула, напряглась, что в коридоре хлопнула входная дверь, что там громкие шаги послышались, приближающиеся и решительные. И громкий голос Александра Александровича зазвучал. И чей-то еще, чей-то невнятный женский голос, который был издали знаком, но еще не разгадан. А важно было разгадать. В этом голосе судьба зазвучала. Так бывает, хлопнет дверь, послышатся громкие шаги, а рядом всего лишь тихий шорох, но он-то и есть сама судьба. Саша тоже напрягся, вслушиваясь.

Дверь в его комнату до упора распахнулась, и в дверном проеме, переступив порог, встала Светлана. А за ней возник Александр Александрович.

— Так вот вы где?! — Он был весел. — Затаились! Секретничаете!

Саша вытаращился на них, не веря глазам:

— Она и дядя…

— Не ждал? — Светлана смело шагнула в комнату. Она ведь тоже не ждала, что сразу увидит и сына и мать, смутилась от этого, но потому так смело и шагнула, так смело заговорила:

— Можно, я закурю? Тут у тебя курят? — Она быстро прошла через комнату, гордо кивнув Вере Васильевне, села в кресло в углу, дерзко спросила: — Вера Васильевна, вы мне не рады?

— Не рада.

— А ты, Саша?

Его выручил телефонный звонок, как раз забился в коридоре телефонный звонок, и Саша вскочил, бросился в коридор, чуть не сбив одноглазого и трехногого старика. Тот закачался, тень от него заметалась.

Саша схватил трубку, панически крикнул в нее:

— Кто это?!

И услышал голос Кати. И еще до слов ее, еще не добравшись до смысла ее слов, замер и похолодел от счастья.

— Саша, — сказала Катя. — Это я, Катя. Я тогда не должна была бросать тебя. Тебе нелегко, я знаю. Я не должна была убегать.

— Ты все время со мной, Катя, — сказал Саша. — Все время со мной…

— Правда?.. Надо бы поглядеть на тебя…

— Катя, где ты?

— Где же еще? На Катиной площади… Глупая, да? Могла бы позвонить и из больницы, но вот поехала сюда, звоню из той же будки. Смешно, да?

— Не смешно. Почему же? Жди меня, Катя! Я сейчас! Жди! Еду! — Саша рванулся от телефона, забыв, что трубка у него в руке. Трубка его удержала, натянув провод, одернула, велела подумать. Он подумал и сам себе сказал, вешая трубку. — Еду!

И бросился к своей комнате, чтобы объявить всем, что едет, что прямо сейчас, немедленно едет, ибо его ждут и он обещал. Он кинулся к своей комнате и застыл у двери, а потом отшагнул назад, отброшенный, как ударом, услышанным:

— Да, им надо пожениться, Вера, — говорил Александр Александрович. — Светлана ему будет хорошей женой, направит. Да они уже и сблизились, о чем толковать.

— Нет! — вскрикнула Вера Васильевна. — Спихиваешь моему сыну свою любовницу?! Не бывать этому! Она погубит его! Ты губишь его! Он увязнет! Утонет!

— Вы так испугались, Вера Васильевна, будто я чумная какая-то, — сказала из своего угла Светлана. — А ведь вы с нашим милым Сан Санычем еще при живом Сашином отце спутались. Вот где грязь!

— Замолчи, девка!

— Пусть — девка! Пусть! А ты — хуже!

Саша не узнавал голос матери, не узнавал голос Светланы. Не почудилось ли ему? Не чужие ли то были женщины с чужими, злыми, нагими голосами? Но как они проникли сюда — эти чужие женщины? Он не мог шагу сделать и не мог не слушать.

— Мы одним миром мазаны! — кричала чужая Светлана.

— Не ровня, не ровня! — кричала чужая мать.

— Ты сыночком своим поторговываешь! Ты из него на пару с Сан Санычем дельца делаешь, валютчика! Нет, ты хуже, во много раз хуже!

— Не я! Это вы, это вы с ним!

Пересилив себя, пошатываясь, как человек, которого сшибли кастетом, но который поднялся все-таки, Саша вошел в свою комнату.

— Мне надо ехать, — тихо сказал он. — Немедленно…

— Что за спешка? — Александр Александрович властно указал ему на стул. — Садись! Есть разговор!

— Поезжай, Саша! Поезжай! — Вера Васильевна кинулась к Саше, но он отшатнулся от нее, и она, все поняв, обморочно прошептала: — Ты слышал? Все?

— Не беда! Рано или поздно… — Александр Александрович властным кивком отсылал ее назад на диван. — Садись, Саша. Поговорим, как взрослые люди.

— Мне надо ехать, — тихо повторил Саша, и вдруг все взорвалось в нем, — глаза, сердце, голос, кровь. И он закричал, не своим, чужим, взорвавшимся голосом; — Уходите отсюда! Все! Вон отсюда!

Он был страшен сейчас. И стало ясно, что он все разнесет тут сейчас, искалечит, что он может убить.

Но в миг последний он встретился слепнущими глазами с глазами матери. Они удержали его. Печаль, безмерная печаль удержала его, навалилась на него, лишила ярости.

Совсем сник его голос:

— Уходите отсюда… Мне надо подумать…

Светлана вскочила, запинаясь бросилась к двери, запинающиеся роняя слова:

— Саша… Я не хотела… Прости…

— Ладно, отложим разговор, — сказал Александр Александрович. Он один тут сохранял спокойствие. Твердо ступая, он вышел из комнаты. В дверях он обернулся: — Вера, идем. Мальчику, и вправду, надо побыть одному.

Вера Васильевна не решилась подойти к сыну. Да и старый аппарат стоял на пути, одноглазо воззрившись на нее.

— Саша, я знаю, мне нет прощения… Уходи отсюда, сын… Беги отсюда…

Саша стоял к матери спиной. И он с великой мукой повернулся к ней. Только печаль, одна только печаль жила сейчас в нем. Но матери уже не было, она уже шагнула в коридор, и Саша услышал, как начали скрипеть там старые половицы, тихонько, как ночью, когда кто-то идет, ступая на кончики пальцев, чтобы не потревожить сон близких людей.

Этот скрип половиц, этот оберегающий звук разбудил Сашу. Все осветилось, все сразу увиделось. Назад увиделось. Вспыхнул свет в глазах, и в этом свете все наново увиделось. Вспыхнул свет не в глазах, а где-то в нем самом. Он понял,