Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар

class="p1">— Сказано выходи — значит, выходи!

— Но…

— Никаких «но»!

— Но со мной моя жена.

Госпожа Шах сказала:

— Я доеду домой одна, не спорь.

Дж. Дж. Шах осуждающе посмотрел на жену и прошипел:

— Я редактор газеты «Нав Бхарат» — представитель общественности, и этого так не оставлю!

— Ну вот что, — сказал полицейский инспектор, обращаясь ко всем сразу. — Я устал не меньше вас и должен был давно уже смениться. Но тут пришел кондуктор. Не задерживайте меня, говорите быстрей, кто пришел позже.

Все молчали.

Кондуктор посмотрел на Джунаркара и сказал:

— И этот тоже.

— Я… я… самый первый сел в автобус, господин инспектор, — умолял продавец манго полицейского, — он был еще совсем пустой, когда я сел…

— Выходи, — отрезал инспектор.

— И вот этот — Дарбар Сингх. — Кондуктор, оказывается, знал его имя. Флейтист поправил свой тюрбан, взял футляр и вышел из автобуса.

Кондуктор повернулся и посмотрел на меня. Я не на шутку испугался, но все же заставил себя улыбнуться. Тогда он прошел вперед и высадил патана — продавца овощей. Затем стал выталкивать стиральщика белья Катти Лала. Тот процедил сквозь зубы:

— Подойди как-нибудь к дому номер семь, я тебе покажу…

Кондуктор испуганно посмотрел на полицейского и сказал:

— Вы только послушайте, господин инспектор, он еще и угрожает…

— Что ты сказал? — обратился инспектор к Катти Лалу. Потом положил ему руку на плечо и приказал одному из полицейских:

— Отведите в участок и всыпьте ему двойную порцию.

— Нет-нет, господин инспектор, вам я подчиняюсь, — запричитал Катти Лал.

Кондуктор снова посмотрел на меня. Я опять улыбнулся и заговорщически поманил его пальцем. Он наклонился, а я вытянул шею.

— Человек, который смотрит в окно, — шепнул ему я, указывая глазами на доктора Камту Прасада, — приехал другим автобусом.

Тот схватил Камту Прасада за плечо:

— Выходи!

— Но… но, честное слово, я пришел раньше всех, вы можете спросить у него, — сказал доктор, показывая на меня.

А я… я смотрел в окно. Прогнать молодоженов не осмелился даже кондуктор. Он несколько раз проходил мимо них, останавливался, но затем смущенно отходил.

Миновав чету новобрачных, кондуктор стал высаживать из автобуса еще двоих. Они призывали в свидетели самого аллаха, но тщетно. Кондуктор теперь был глух и нем.

— Ну, сколько осталось? — спросил инспектор.

Кондуктор сосчитал пассажиров: двадцать девять. Меня теперь он никак не мог прогнать — между нами установились отношения заговорщиков.

Из тех, кто вошел позже, кроме молодоженов, в автобусе осталась только старуха-синдхи, учительница вечерней школы. Она всегда приходила на остановку последней, ее знали все постоянные пассажиры. Обычно она несла большую сумку, наполненную картофелем, помидорами, луком и другими овощами. Она была вдовой и всегда ходила в белом залатанном сари.

— Ты тоже выходи, — нехотя сказал ей кондуктор.

— Но куда же я пойду в такой час? Как доберусь до дома?

— Ничем не можем помочь — таково распоряжение муниципалитета, — вмешался полицейский инспектор.

— Но, сынок, у меня нет денег на такси. Идти-то три мили, а сейчас двенадцать часов!.. Разреши мне, сынок… Я поклонюсь тебе в ноги. — И она припала к ногам полицейского.

Тот сказал, поспешно поднимая ее:

— Ничего не могу поделать. Кондуктор обратился ко мне, и я не могу допустить, чтобы в автобусе ехало больше двадцати восьми пассажиров. Прошу выйти.

— Ради бога!.. — умоляла старуха. — Я работаю в вечерней школе и освобождаюсь только в десять часов, к одиннадцати прихожу сюда. Раньше не успеваю. А вот приеду домой, надо еще приготовить себе еду. Сжальтесь над вдовой!.. — И она заплакала.

Полицейский инспектор окинул взглядом автобус и сказал:

— Если кто-нибудь из вас уступит ей место, я не буду возражать.

Никто не двинулся — ни Хаджи Дауд, ни я, ни Бекаль — магистр искусств, ни тот марвари, который побывал в Швейцарии. Все как ни в чем не бывало сидели на своих местах и посматривали в окна с таким видом, словно инспектор обращался не к нам, а к кому-то другому.

Полицейский сказал старухе:

— Видите, никто не хочет, придется вам сойти.

Старуха, всхлипывая, взяла свою сумку, посмотрела на бездушных людей, потом как-то растерянно повернулась и пошла к выходу.

И вдруг со своего места поднялся железнодорожник в синей рабочей блузе, грязной, вымазанной маслом.

— Садитесь, я выйду! — тихо окликнул он старуху и бросил гневный взгляд на опрятных пассажиров. Глаза на его темном лице сверкали, как угли. Он хотел что-то сказать, но махнул рукой и молча вышел, опираясь на палку и прихрамывая.

Но не он сошел с подножки вниз, это мы спустились на несколько ступеней по лестнице совести. Автобус тронулся. Все сидели на своих местах молчаливые, пристыженные.

Гунджан, господин с изрытым оспой лицом, работник кино, не мог вынести тягостного молчания. Он наклонился ко мне и с таинственной улыбкой шепнул:

— Брат, вы тоже пришли с опозданием.

Я сердито ответил ему:

— Как это — с опозданием?!

Мой раздраженный тон, очевидно, испугал его, и он поспешил поправиться:

— Нет-нет, я ошибся, вы пришли раньше.

— Вы всегда ошибаетесь! — буркнул я.

Гунджан замолчал, и снова воцарилась тишина.

Автобус проехал поворот и обогнал прихрамывающего железнодорожника. Мы отвернулись от окна, но стук его палки звучал в ушах, и казалось, она ударяется не о каменную мостовую, а о наши сердца.

И я подумал, что мы со своим автобусом не впереди, а позади того рабочего, что он давным-давно опередил нас всех.

Я БУДУ НОСИТЬ БОТИНКИ

Перевод Л. Кибиркштис

Фазал никогда не носил ботинок. Даже в восемнадцать лет. А уж как ему хотелось походить в ботинках! Но судьба была безжалостна к нему. Детство Фазал провел в приюте, где мулла — человек с воспаленными глазами и длинной бородой — то и дело награждал его тумаками. В приюте детей морили голодом. Их, конечно, кормили, но порции были так малы, что дети никогда не наедались.

Гнетущее чувство голода заставляло Фазала постоянно рыться в кучах отбросов. Иногда ему удавалось найти объедки манго, иногда гнилые апельсины, а то и бананы. Какими сладкими казались они ему! А на заднем дворе Мирана Шаха Ходжи ему нередко попадались ароматные кусочки солоноватого бириани. В такие минуты глаза его чуть не выскакивали из орбит, он с жадностью набрасывался на еду, а потом облизывал свои пальцы. Ночью ему снились целые горы жаркого, манго и других яств, и с радостным криком он просыпался. За это мулла или менеджер[33] не раз били его.

Казалось, мальчик был одурманен запахами еды. Нервы его были натянуты как струны, и малейшее упоминание