Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

– Как же вы так? – сострадала Ольга, обрабатывая сбитые костяшки перекисью водорода.

– Случайно. А где письмо из Тихославля?

– У вас в папке. Я положила.

…Он бросил машину возле Гостиного двора и побежал вдоль стены Духосошествинского монастыря к Зоиному дому. Из распахнутых железных ворот рабочие, матерясь, с грохотом выкатывали огромную черную бочку. На булыжную мостовую сыпалась прошлогодняя квашеная капуста, оглашая окрестности тяжелым кислым духом. Козы, истошно блея, бежали следом, подбирали и жадно выхватывали друг у друга серые протухшие клочья. Мужики хохотали и передразнивали обезумевший мелкий рогатый скот: «М-ме-е-е…»

Старушки у подъезда встретили пропавшего москвича с недоумением, а кошка, сидевшая на пенсионных коленях, посмотрела на него желтыми испуганными глазами. Дверь открыл Маркелыч. Он был в той же майке и трениках.

– Ого! – только и вымолвил сосед.

– А где Зоя Дмитриевна? – спросил Гена.

– Укатила.

– Куда?

– Не доложилась. Пошли – покажу!

Он взял нежданного гостя за локоть и повел на кухню. Там гудела тугим синим пламенем новая газовая колонка.

– Чистый Чернобыль! Греет так, что и чайник не нужен.

– А она разве не на работе?

– Кто?

– Зоя.

– В отпуске она теперь. Наверное, в Затулихе.

– Одна? – сухим голосом уточнил спецкор.

– Одной нельзя. С Колобком укатила. Догоняй!

…Скорятин, морщась, поблагодарил Ольгу за скорую помощь и посмотрел на часы: без десяти шесть. Можно вызвать такси, поехать на Сивцев Вражек, смести снег с «Вольво» и рвануть, как тогда, в 1989-м, в Тихославль. Но во‑первых, придется подниматься в квартиру – за ключами и техпаспортом, а значит, разговаривать с Мариной, слушать ее вранье или, еще хуже, правду. Во-вторых, после такого снегопада дороги вычистят к утру – в лучшем случае. Можно полночи простоять в заторе на выезде из Москвы. Да и выпито немало. Это раньше, при советской власти, махнул редакционной корочкой – и наблюдательный гаишник сразу брал под козырек: связываться с прессой себе дороже. Сколько погон слетело за неосторожное вымогательство у водил, оказавшихся журналюгами! Теперь совсем не так: вытрясут, как бабушкину копилку. Капитализм. Ради денег на все готовы. И правды не доищешься. Вон, ответсек «Московского календаря» пожаловался в МВД, так его стали на каждом перекрестке тормозить, штрафовать, мучить, номера снимать. «Покажите-ка огнетушитель! Ясно, на три дня просрочен. Пройдемте!» А уж если «выхлоп» изо рта унюхают, держись: разденут, как в подворотне. Странно, что еще на кремлевские башни до сих пор вместо звезд долларовые загогулины не нахлобучили. Честнее будет! К тому же бывший главный редактор столько лет разъезжал на служебной машине, что отвык сам крутить баранку. Надо учиться заново…

…Он снова нажал кнопку селектора:

– Оля!

– Аушки?

– Посмотрите, когда поезд на Тихославль? Или лучше даже автобус. Их теперь много.

– Одну минуточку!

– И закажите мне гостиницу в Тихославле.

– Сейчас, Геннадий Павлович.

…Возле голубого дебаркадера народу не было – только вездесущие куры ворошили клювами подсолнечную лузгу, оставленную на берегу пассажирами. Тускнеющее солнце на розовой туче опускалось в воду почти незаметно, точно теплоход в шлюзовой камере. На чугунном быке сидел сторож в тельняшке и курил ядреный «Памир». Вокруг него, не решаясь приблизиться, роилась мошкара. Пустая пачка с силуэтом «нищего в горах» валялась у ног, обутых в кирзовые сапоги с обрезанными голенищами.

– Давно? – спросил Гена.

– Эвона пошел! – Дед беззубо улыбнулся и показал на дымок, поднимавшийся из-за стрелки. – И где ж ты, милок, гулял?

– Когда следующий?

– Завтра. Импортная? – Он кивнул на «Москвич».

– Отечественная.

– Ишь ты! Ускорение, значит?

Объясняя сторожу, чем новая, 41-я модель отличается от прежней, спецкор осознал: ждать утренний катер бессмысленно. Ну, доберется он до Затулихи и что скажет Зое? «По веничку соскучился…» Если бы любовь обходилась без слов! Если бы… А еще там Колобков, который, судя по всему, с удобством занял его, Генино, место. С ним-то что делать? Стреляться через платок? Видно, один пистолет не заряжен для того, чтобы кого-то обязательно прикончили, и благородной даме не пришлось, краснея, мучиться выбором. Могла бы, между прочим, утешиться и не так скоро…

Но Гена не уезжал, он медлил, страдал, бродил по городу, замечая перемены. На куполах прибавилось крестов, иные храмы стояли в лесах. Кажется, советская власть наконец помирилась с церковью. Все-таки родственники, хоть и дальние. На клубе речников появилась самодельная вывеска «Штаб народного фронта». Потом Скорятин томился в машине возле библиотеки, уставившись на то место у колонны, где в последний раз целовался с Зоей. На доске у входа вечерний ветер шевелил объявление об окружном собрании по выдвижению кандидатом в народные депутаты первого секретаря обкома Рытикова А. Т. Начало смеркаться. Сирень запахла дешевыми духами. Ее гроздья тяжелой пеной навалились на заборы, напоминая белую и фиолетовую пузырчатую квашню, прущую через края бадейки. Куры вышли из подворотен на вечерний клев и с опаской оглядывали незнакомый серебристый автомобиль. По ступенькам сбежала Катя со свертком в руках. Увидав Гену, выскочившего навстречу ей из машины, она страшно испугалась и умчалась, скрежеща каблучками о булыжники.

В Москву он вернулся под утро. Марина не спала, сидела над пищащей Викой. Из красной сморщенной попки торчала оранжевая газоотводная трубка.

– Ты куда пропал?

От нее пахнуло теплой молочной несвежестью, как от коровы.

– Машина сломалась. Советское – значит лучшее!

– Тише!

– А что такое?

– Миша у нас заночевал.

– С чего это?

– Борька не отпускал.

– Даже так?

– С сыном надо чаще разговаривать!

Зою он забывал постепенно. Рана любви заживала долго. Сначала болела постоянно, всегда, каждую минуту. Потом, вспоминая о библиотекарше, он вздрагивал всем телом, словно от удара широкого отцовского ремня, и слезы обиды сыпались из глаз. Чувство непоправимой потери мучило и мешало жить. Гена просыпался ночью, тихо лежал, перебирая в памяти мгновения, как в детстве перебирал, любуясь, свою немногочисленную коллекцию монет во главе с большим екатерининским пятаком. Ему казалось, если удастся вспомнить какую-то забытую нежность или прикосновение, случится чудо: все вернется и останется навсегда. Но ничего, конечно, не возвращалось, и сердце сжималось от плаксивого отчаяния. Со временем боль ослабла, отстранилась, сделалась тягучей, сладкой, будто сон после обеда. И наконец память о короткой любви превратилась в туманную печаль об утраченной молодости с ее жаркими, ослепительными безумствами. Лишь иногда при знакомстве с какой-нибудь женщиной по имени Зоя вздрагивало сердце и на миг терялось дыхание. Впрочем, то же самое он чувствовал, когда звонил Кошмарик и орал: «Разгоню всех к свиньям собачьим!» Врач объяснил: это экстрасистолия от нервов. Надо больше отдыхать и гулять на свежем воздухе. Гена купил хорошие кроссовки и спортивный костюм, стал бегать по Сивцеву Вражку и дачным