Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк

Гревака не было совсем – ни писем, ни свиданий, ни посылок. Отчим считал, что он, Пашка, – «позор семьи» и не заслуживает даже панировочных сухарей. Руководство колонии злобствовало: за малейшую провинность – дубинкой по почкам, ШИЗО, лишение ларька. Чтоб не стать калекой и не потерять авторитет в глазах «честных бродяг», приходилось крутиться, изворачиваться, обдумывать каждый шаг, напрягать все извилины… Тогда ему казалось, что он переживает худший отрезок своей жизни. Но нет! Вышло совсем, как в анекдоте: «Помнишь, я говорил тебе, что жизнь – дерьмо? – Помню. – Так вот, в сравнении с нынешней, она была повидлом». А ведь еще сутки назад он даже представить себе не мог, что жизнь начнет выписывать такие зихера, что тюрьма ему покажется раем.

– Але, гараж! – издал возглас триумфатора Павел. – Предлагаю простое и эффективное средство для сугреву. Набираем в пластиковые бутылки горячей водички, обкладываем себя со всех сторон и до самого утра смотрим африканские сны. Дешево и сердито!

Пашкина идея пришлась узникам по душе, благо, бутылок в подвале было по ноздри и выше. Впервые за годы плена «старички» спали в тепле с мягким притушенным светом.

А вот Тетух с Лялиным уснуть не могли. Лежали, таращась в потолок, хоть глаза зашивай. Да и как уснешь при таких шумовых эффектах: Бурак всю ночь кашляет, Русич вскрикивает во сне, Владик немилосердно храпит…

А под утро явились крысы, гадкие, огромные, с двадцатисантиметровыми хвостами. Они по-хозяйски обошли территорию и ничего, кроме банановых шкурок, не обнаружили – Юрий успел превратить в холодильник большой герметический шкаф, выбросив оттуда всю противопожарную начинку.

Неожиданные перемены в рационе безумно разозлили грызунов. Диета, по всей видимости, в их планы не входила. Крысы стали возмущенно пищать, шипеть, угрожающе скрежетать зубами. «Погрызут в отместку мои новые кроссы, – с досадой подумал Паштет. – А мусорские шкары, ясен пень, не тронут. Они ж не дебилы, чтобы жрать дешевый китайский дерматин». Мужчина снял со своей лампы каску, и делегацию пасюков, словно ветром сдуло.

– Слушай, я вот что думаю, – подал вдруг голос Лялин. – Бомбоубежище – это, как правило, поддомник. В таком случае, прямо над нами – подвал, а выше – какое-то предприятие или длиннющий многоквартирник.

– И в чем тут трабла? – зевнул Павел.

– Понимаешь, если у нас есть воздух, вода и работает канализация, значит, у бункера имеются хозяева.

– Ну, так чичи – и хозяева. Открыл Америку…

– Да нет, – наморщил лоб опер. – Такие помещения обязательно состоят на учете у местных управляющих компаний. Рано или поздно там должны заметить существование левой точки, потребляющей воду, тепло, электроэнергию.

– Жди, пока заметят, если нечего делать. Я же сольюсь, штурмуя выход. Сначала усыплю бдительность хачей, потом вырублю их чем-то тяжелым.

– Нет, Джавдет мой, – хохотнул Юрий. – Встретишь – не трогай его.[6]

– Ты че, стебешься надо мной? – начал заводиться Пашка.

– Упаси меня бог! Я добрый, белый и пушистый.

– Хороший мент – мертвый мент, – процедил Тетух сквозь зубы, поворачиваясь лицом к стене.

* * *

Открыв глаза, Павел не сразу сообразил, что вокруг происходит. Стена, в которую он уткнулся носом, пахла плесенью, по ней ползали мокрицы и бегали тараканы. На одной ноте гудела труба, проходившая как раз над его головой. Свет в помещении был довольно тусклым, воздух затхлым и влажным. Сам он, полностью одетый, валялся на нарах. С соседних – на него щерилось лохматое небритое существо с лицом землистого цвета. За столом восседал тощий дядька с бабским хвостом на затылке. Макая указательный палец в ложку с белым порошком, он сосредоточенно чистил им свои зубы.

В углу комнаты на коленях стоял самый настоящий батюшка. Уставившись в карманный иконостас, состоящий из трех образков – каждый размером с открытку – он что-то бормотал себе под нос. Пашка прислушался. «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет наступающий день и всецело предаться Воле Твоей Святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня…».

«Утренняя молитва, – догадался он, переводя взгляд на усатого, коротко стриженного качка, подтягивающегося на вбитой в дверной проем металлической трубе. – Куда я попал? Фантасмагория какая-то!».

Во рту был неприятный медный привкус, живот урчал, в ушах стоял высокочастотный звон, похожий на стрекот кузнечиков. Руки и грудь Павла были покрыты мелкой сыпью и немилосердно чесались. Беспокоила боль в подложечной области. Мужчина попытался встать, сделав рывок корпусом, но приподняться удалось лишь наполовину.

Увидев в своей постели пластиковые бутылки с прохладной уже водой, Паштет вспомнил все. Лучше б не вспоминал… Жил бы счастливо в полном неведении и, подобно Владику, тянул бы всем счастливую лыбу.

– С добрым утром, Павел! – поприветствовал его Русич. – Как самочувствие?

– Издеваешься, бесогон? – спустил тот ноги со шконки. – Как в этом замесе можно себя чувствовать? Только, как камбала, которая уже лежит на сковородке, но глазами еще вращает.

– Ничего, бог управит, – не обиделся Русич за бесогона. – Жизнь от идеала, мил-человек, отличается так же, как метр плотника от эталона в палате мер и весов. Всякое наказание в настоящее время кажется печалью, но после, наученным через него, доставляет мирный плод праведности.

В глазах отца Георгия, пойманных в сетку красных воспаленных капилляров, была такая бездонная глубина, что Пашке стало не по себе. Однако согласиться с услышанным не позволяла натура.

– Че-та я не вкурил: причем тут наказание? Ты что, всерьез думаешь, что твой бозя превратил нас в рабов именно за наши грехи? Лично я за свои уже ответил.

Отложив в сторону карманный молитвослов, монах присел на скамью. Его серые, с прищуром, очи смотрели на собеседника остро и испытующе. Пальцы механически поглаживали длинный черный шнурок, на котором висел простенький крестик из белого металла.

– Один древний философ, проданный в рабство, воскликнул: «Хорошо! Теперь я смогу расплатиться за старые долги!». Мудрые люди понимали, что в своих прошлых жизнях не обошлись без того, чтобы взять в долг. За все приходится платить: за успех, за малодушие, за упоение собственным горем… Я уже не говорю о семи смертных грехах.

Тетух спрыгнул с хлипкой шатающейся конструкции.

– Не, я фигею от поповской интерпретации бытия! – всплеснул он руками. – Грехи смертные! Смешно, братцы. Подумаешь: уныние, чревоугодие, гнев… Да это – обычные качества человеческой натуры! Пусть себе гомо сапиенс гневается, завидует, унывает, ест все, что хочет… Кому это мешает? Ой, сера с небес на меня еще не пролилась? – уставился он «испуганно» в потолок. – Кажись, пронесло… Так вот, Русич, поверь мне на слово: районный суд куда стремнее суда Cтрашного.

Переступив через отжимающегося