Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

Но даже чтобы решиться сказать Жене то, что Кирилл в итоге говорит, ему приходится сломить огромное сопротивление.

Кирилл: Я хочу выйти за свои пределы. И для этого мне надо войти внутрь себя.

Произнеся эти слова, Кирилл не может смотреть на Женю. А Женя смотрит на него – и хорошо, что Кирилл пропускает этот его взгляд, – впервые со смесью робости и сострадания.

В Минералогическом музее. Кирилл и Женя стоят перед витриной с кварцитами.

Кирилл (глядя перед собой): Они живые. Они живут во тьме, но свет в них самих.

Женя (глядя на него): В тебе тоже свет.

Кирилл (все так же глядя перед собой): В Евангелии сказано: «Если свет, который в вас тьма, то какова же тьма?» В нас, в людях, тьма. По большей части. А в них – свет.

Женя: Вот бы не подумал, что ты станешь цитировать Евангелие.

Кирилл: Почему бы и не процитировать?

Женя: Ты верующий?

Кирилл: Пока не решил.

Дома. Кирилл сидит посреди комнаты в позе лотоса. Ставит перед собой на пол то, что уже некоторое время перекатывает большим и указательным пальцами, – образец горного хрусталя. Это его новый талисман, вместо пирита. Он закрывает глаза и пытается сосредоточиться на горном хрустале, ощутить себя с ним единым целым. Ему кажется, что он что-то видит внутри себя. Это кристалл, у него ровное матовое сияние. Но сияние все тускнеет, кристалл постепенно исчезает, растворяется во тьме, которой Кирилл еще миг назад не замечал. Вот кристалла уже нет, есть только тьма. Это не тьма ночи, не тьма бесконечности или космического пространства, это тьма без глубины, без объема, в ней нечем дышать, но не как в чулане или в штольне, откуда выкачан воздух, не как где бы ни то было, а потому, что в ней дышать негде, некому и незачем. Кирилл слышит все более частые удары своего сердца и свое все более судорожное дыхание, а секунду спустя уже снова видит письменный стол, тахту, задернутое занавесками окно. С открытыми глазами он еще некоторое время прерывисто дышит под частый стук, как если бы вырвал себя из кошмарного сна.

Кирилл дожидается Вику возле театра, за углом, у ее припаркованной машины. В театр он не заходит с тех пор, как принял для себя несостоятельность что режиссерской, что актерской карьеры. С тех же пор он не видел Вику.

Вика появляется из-за угла, замечает Кирилла, останавливается, смотрит на него без выражения, идет, слегка склонив голову, к машине. Почти один в один то же самое Кирилл себе представлял минутой и десятью минутами назад. Разве что Вика смотрела на него не без выражения, а, как в кино, с неким сильным и противоречивым чувством. Сильное и противоречивое чувство, на которое Кирилл уже не надеется, уготовано ему несколькими мгновениями позже.

Кирилл: Выходи за меня замуж.

Лицо Вики, только что ничем, кроме усталости не отмеченное, выражает изумление на грани ужаса. Этот ужас настолько не уместен, настолько чрезмерен, что передается Кириллу, и целую секунду уже он испытывает сильнейшее и противоречивейшее чувство: страх чего-то, чего так боится Вика, страх за саму Вику, а также обиду на нее и гнев на себя.

Вика: Как ты узнал?.. Я же никому не говорила…

Кирилл: О чем? Что узнал?

Вика (отставив веру в сверхъестественное и вместе с ней изумление): У меня будет ребенок от тебя. Точно от тебя. Я высчитала: со Славой мы тогда уже разъехались. Второй месяц…

Ее ли будничный тон, а может, схлопывание разом страха и обиды действует на Кирилла так, что он хочет, но не может удивиться.

Кирилл: Сейчас загсы уже закрыты, а завтра с утра пойдем и подадим заявление.

Вика (с кислой улыбкой): Сначала я должна развестись.

Грядущая женитьба – второй после вступления в партию значительный шаг, о котором Кирилл не докладывает матери. Третий, вытекающий из второго, – он переводится с кафедры геологии на кафедру обогащения и переработки полезных ископаемых. В деканате он объясняет, что вскоре ему предстоит содержать семью, а потому целесообразнее получить диплом, более выгодный с точки зрения перспектив трудоустройства.

Вика предложила, а Кирилл согласился не видеться, пока развод не будет получен.

То же помещение в Центре просветления, где проходят занятия йогой, но сейчас тут концерт: ансамбль из трех музыкантов исполняет индийскую классическую музыку. Публика сидит на полу, рядов как таковых нет, но Кирилл все-таки ближе других к музыкантам. Он знает не только все инструменты по именам и звуку: танпура, тамбла, сарод, но и то, что конечная цель раги – раса, духовное единение исполнителя и слушателя. Женя играет на сароде. Кирилл никогда не думал, что ему может понравиться вот такая музыка, хотя «нравится» не передает сути отношений между ними (о том, что с музыкой можно вступить в отношения, а не просто воспринимать ее, он тоже никогда раньше не думал). Можно сказать, что между Кириллом и звучащей музыкой отношения взаимного доверия и тепла. Примерно такие же, как между Кириллом и Женей. С музыкой, которую слышит Кирилл сейчас и которую прежде слушал дома у Жени в Женином исполнении, ему так же спокойно и легко, как с Женей. С минералами, с театром, с Антониной Кирилл словно пребывал в высшей точке, в которой невозможно удерживаться дольше мгновения, только срыв почему-то откладывается и откладывается. С самим собой ему тяжело. Спокойно и легко ему еще не было ни с кем и ни с чем.

Кирилл (он несет Женин инструмент, когда они идут по улице): Странно, я бывал на концертах метал-групп, но только теперь понял, что такое живая музыка.

Женя (с улыбкой): Музыка – это и есть жизнь. Самое прекрасное в жизни мимолетно и преходяще, а музыка – это сама мимолетность, это неудержимость мгновения. Запись, по сути, обман, потому что каждая запись – только одна из триллиона триллионов возможностей. Музыка рождается здесь и сейчас, а в «здесь и сейчас» нет никаких других возможностей, понимаешь?

Кирилл (довольно резко): Категорически не согласен, что самое прекрасное мимолетно. Если все есть Единое, значит, все вечно, а если все вечно, то прекрасное неизменно и постоянно.

Женя (с той же улыбкой, на которую Кирилл, однако, не обижается): Что-то я не могу понять, из чего ты делаешь такой вывод.

Кирилл хочет было ответить, но