Алфавит от A до S - Навид Кермани

поездки в Грузию, но так и не прочитала, потому что из аннотации поняла, что действие романа разворачивается в Стамбуле. Так Ильязд оказался в моей библиотеке мертворожденным, и его имя выгравировано на еще одном надгробии. К своему стыду, я обнаруживаю в послесловии, что он был одним из великих художников двадцатого века: Илья Зданевич родился в Тифлисе в 1894 году, эмигрировал в 1921 году через Константинополь в Париж, стал выдающимся типографом, теоретиком русского футуризма, входил в круг французских дадаистов и символистов, был дружен с Пикассо, Браком, Джакометти. Его роман называется «Философия», можно понимать как философию, а также как любовь к святой Софии, к Святой Софии и, следовательно, к Стамбулу. Как и во многих романах, от Жана Поля до Кутзее или Хальфона, главный герой носит имя автора, пусть и является другим человеком, а именно – не грузином, а русским, который сочувствует туркам. Видимо, Ильязд, то есть сам автор, тоже им сочувствовал и, как его одноименный герой, чертил планы церквей на оккупированной русскими территории Анатолии, чтобы изучать древневосточные формы.

Во второй главе описывается одиссея турецкого военнопленного, отправленного в Сибирь, сначала он переживает марш смерти, пока не начинает умолять, чтобы его застрелили следующим, а потом неделями лежит среди других раненых или уже мертвых заключенных, сваленных в товарный вагон. Спустя годы, когда война заканчивается, а вместе с ней и Российская империя, Алемдар – так зовут пленного – наконец-то добирается до Кавказа, где он благодаря своей религии чувствует себя как дома и где впервые за долгое время к нему возвращается радость от жизни.

И вот появляется фраза, на данный момент – самая длинная фраза во всем романе, которая в некотором смысле объясняет дадаизм, будь то в Тифлисе или в Цюрихе, потому что нигде в мире нет смысла: «Хорошо встать поутру и, убедившись, что воздух на рассвете начинает свежеть, выйти самому на базар, пройтись мимо рядов, изобилующих овощами, плодами и жирнейшей рыбой, купить исполинский арбуз и, когда настанет время обеда, уделить так мало внимания супу и мясу, и, взрезав резким движением арбуз, убедиться, что арбуз красен – отменно и сочен, съесть больше половины, а потом воздать должное черному кофе и рахат-лукуму, выкурить наргиле, ни о чем не думая, а потом выйти в сад, опорожнить слишком наполненный мочевой пузырь и думать, глядя, как дымится моча, что холода недалеко, но что все в мире неважно и проходит, не оставляя воспоминаний».

Вот чем я хочу заняться, если получится, – снова начать жить в настоящем, я планировала это весь год – год, полный прощаний. Сейчас самое время, ведь меня на несколько дней освободили от ухода за больным, сын уехал с отцом, и я не могу толком думать из-за усталости, замешательства и грусти, да и не хочу ни о чем думать, уж точно не о Гиндукуше, куда должна полететь с Даниэлем. Ничто не могло бы быть сейчас более неуместным, чем еще один военный репортаж. Я хочу просто выйти из дома без цели, когда к вечеру станет немного прохладнее, побродить, поплавать свои три четверти часа, покурить кальян, как в студенческие годы в Каире, никого не навещать, кроме отца, и позволить небесным светилам убедить меня: ничто не оставит следа, как бы я ни печалилась. Сейчас я нахожу в этом утешение и читаю предложение Ильязда так, как будто оно написано специально для меня.

218

Вентиляторы распроданы, даже в крупных магазинах их не найти. «Можете не искать, – сказал афганец в магазине „Экспорт-импорт“. – Да, и в „Сатурне“ тоже ничего не осталось».

«Сатурн».

Пытаясь задремать в тени, радуюсь каждому дуновению ветерка, да, с нетерпением жду его в долгие минуты затишья. Много не нужно, достаточно легкого ветерка, чтобы ощутить радость кожей.

219

Не хочу докучать своими проблемами знакомому, который болен раком: «Все здоровы, спасибо. Много чего произошло. Была операция. Мы отдалились друг от друга, но вместе заботимся о… бла-бла-бла». В ответ он по телефону учит меня, что такое реализм, а именно – полная противоположность какому-либо стилю: если бы после операции, химиотерапии и трансплантации стволовых клеток, то есть после примерно шести или в лучшем случае двенадцати месяцев, у тебя было бы еще один-два года покоя или хотя бы полгода, хотя бы полгода, ты бы еще немного поработал, нет, не начинал бы ничего нового, просто завершил бы начатые проекты, еще разок съездил бы с женой к морю и, главное, увидел бы, как дети подрастут на один-два сантиметра, все остальное было бы неважно – ни мочевой катетер, ни невозможность заниматься сексом, ни инвалидность, ни работа… ах, работа! – ты бы и от нее отказался, лишь бы провести эти шесть месяцев дома или хотя бы одно лето, в крайнем случае сойдет и зима, в кругу семьи, а вечером с бокалом вина сидеть в саду, и для этого маленького счастья не потребовалось бы никакого другого занятия, и, честно говоря, даже не понадобился бы этот бокал вина – да, тогда бы ты согласился на лечение, безусловно, ради этого стоило пройти через все мучения, и пусть это будет всего лишь серая зима в Берлине. Но если химиотерапия только продлит агонию и, вместо того чтобы умереть через два месяца, ты будешь мучиться – то, да, конечно, тогда ты хочешь только морфия и хорошей паллиативной медицины. Тогда даже твои дети желали бы твоей скорейшей смерти. Для того чтобы выбрать между жизнью и смертью, не нужен Бог, это не вопрос веры, а вопрос соотношения усилий и результата, почти математика.

Это всего лишь знакомый, не лучший друг, не родственник. Я слушаю его, находясь в пятистах километрах, и трезво считаю вместе с ним.

220

Вы думаете, что в такую жару там наверняка никого нет, а потом еще и адрес ведет далеко за город, в поселок с частными домами, среди которых развеваются немецкие флаги и стоят открытые гаражи с мотоциклами «БМВ». Вы думаете, что они обрадуются, если кто-то позвонит в дверь, и с фанфарами выдадут визу. Но уже с подъездной дорожки слышите шум и встречаете целые семьи, которые разбили лагерь перед консульством. Чувствуете запах шафранового риса из пластиковых контейнеров и разнообразных соусов. Ах, какие травы! Улыбаетесь детям, которые резвятся на разложенных во дворе одеялах среди ожидающих. Глядите на множество молодых людей, которые убедили друг друга в том, что Германия примет их с распростертыми объятиями.

Кризис с беженцами продолжается вдали от глаз общественности в одном из