Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

Мы обе в ужасе уставились на стол. Никакого телефона между нами уже не лежало.

Вот же сволочь! — сказала я. Он опять это провернул.

Мы взглянули на мост. Фигура, опиравшаяся о парапет, приветливо нам помахала. После чего исчез и Питер/Ричард.

Р

Она нам не верит. Как по мне — это безумие, но полиц-дама нам не верит.

Он признался, говорим мы ей. Он во всем признался.

Да, но у вас нет записи. Нет доказательства. Есть только ваше слово против его.

Прим говорит: он вернется в эту страну. Он собирается вернуться в Ведэрби-холл, чтобы уничтожить свою старую запись в гостевой книге. Он так и сказал. Вот когда надо арестовать его.

Я могла б арестовать его в любое время где угодно, отвечает полиц-дама.

Тогда почему не арестуете?

Потому что я не знаю наверняка, убил он вашего отца или нет.

А как же аудиозапись? — спрашиваю. Вы же только что ее прослушали. Он пел во сне. Ричард Вилкс на самом деле не Ричард Вилкс. Он Питер Кокерилл.

Да, терпеливо говорит полиц-дама. Я знаю. Но, боюсь, это дела не меняет.

Невероятно. Какие же еще улики ей нужны? Мы сидим у нее в кабинете в Оксфордширском отделении полиции. Обшарпанная комнатка в углу здания, где стеллажи и шкафы практически пусты. Она явно освободила их перед тем, как возникло это дело. Она уже должна была выйти на пенсию. Не понимаю, почему ей не хочется завершить это все как можно быстрее.

А как же ваша другая гипотеза? — спрашивает она.

Какая другая гипотеза?

Я думала, вы решили, что убийство совершено по ошибке Хауардом Беддоузом, партнером Чарлза Ньюмена.

А, это.

Надо полагать, вид у нас довольно смущенный. Тогда оно казалось хорошим решением — возможным объяснением намека, который оставил Крис.

В действительности же, говорит полиц-дама, я проверила список участников конференции, и один Хауард там нашелся.

Прим выпрямляется, внезапно заинтересовавшись.

Правда?

Фамилия у него… (Она всматривается в бумаги у себя на столе.) Хауард Фитч. Сорок три года. Советник Консервативной партии, из Ладлоу в Шропшире.

Она смотрит на нас с самодовольной всезнающей улыбкой, которая начинает меня раздражать.

Не наш кадр, боюсь.

Встаю.

Пошли, Прим. Мы тут зря тратим время.

Не беспокойтесь, говорит полиц-дама. Мы будем следить за аэропортами. И за терминалом «Евростар». Если Вилкс заявится в страну, мы об этом узнаем.

Обещание нас нисколько не обнадеживает — и не успокаивает гнев и досаду, которые, я чувствую, во мне нарастают.

В коридоре Прим говорит мне:

Ты можешь здесь подождать минутку, Раш? Мне надо в туалет.

Пока она в дамской уборной, я стою спиной к стене, опершись на нее, думаю о разговоре, который у нас только что состоялся. Я им недовольна. И чем больше о нем думаю, тем меньше им довольна. И слово «довольна» я применяю буквально. После встречи с Питером/Ричардом в Венеции на прошлой неделе я чувствовала себя раздавленной. Раздавленной печалью — печалью о том, что́ этот мелкий говнюк у меня отнял.

Я отталкиваюсь от стенки и медленно направляюсь обратно в кабинет полиц-дамы. По дороге я оказываюсь в диспетчерской, которая сейчас пуста. Позднее послеобеденное время, понедельник, 24 октября. Телеэкран на стене в комнате транслирует новостной канал, звук выключен. Уголком глаза пунктирно прочитываю бегущую строку, объявление внизу экрана: «Риши Сунак, новый лидер консерваторов, станет первым в Британии премьер-министром азиатского происхождения».

Я возвращаюсь в кабинет и говорю:

Прошу вас, найдите его.

Она поднимает на меня взгляд.

Его?

Или ее. Кем бы этот человек ни был.

Я вновь сижу у ее стола. Напротив нее. Смотрю на нее через стол и только теперь впервые замечаю, до чего у нее сочувствующее лицо. На поверхности манеры у нее по-прежнему собранные и профессиональные, но стоит мне посмотреть ей прямо в глаза, я вижу теплоту и сочувствие. Этого достаточно, чтобы я ощутила, что могу с ней говорить. Воззвать к ней еще разок.

И я говорю:

Мне необходимо, чтобы вы довели это до конца. Правда. Не уверена, что иначе смогу выдержать. В смысле, я знаю, что у вас были сотни подобных дел. Для вас это всего лишь очередная головоломка. Но Крис был для меня большим, чем это. Он был мне отцом. Он был мне, нахер, папой…

Я чувствую, как начинают жечь слезы, — далекие воспоминания возвращаются ко мне, и сыплются слова:

Он был живым человеком, понимаете? Просто обычным живым человеком, с обычными противоречиями. И я бы не была тем, кто я есть, если б не он. Я бы не была тем, кто я есть, если б не мой папа. Он был щедрым, он был любящим — и никогда не переставал… Он ради меня расшибался в лепешку. Он мыл мне голову в ванне, когда я была совсем малюткой, и расстраивался, если я плакала, когда шампунь попадал в глаза. Он читал мне перед сном. Иногда читал книги, которые любил, когда был ребенком, и старался не выглядеть обиженным, когда они не нравились мне. Он учил меня кататься на роликах. Учил кататься на велосипеде. Учил играть в теннис. Учил делить в столбик, а преподаватели в школе меня только путали. Он придумывал для меня головоломки, и игры с числами, и шифры. Я заставляла его смотреть диснеевские мультики, которые он по-настоящему, по правде не выносил, но высиживал их со мной, потому что понимал, что я их обожаю. У него были убеждения, и ценности, и идеалы, но он никогда не пытался навязать их мне. Он всегда позволял мне быть тем, кем я хотела быть. Он терпел мою маму гораздо дольше, чем мог бы, потому что не хотел терять меня. После своего отъезда он писал мне письма и рисовал в них комиксы — комиксы вот прямо-таки ужасные. Он бы и ради спасения собственной жизни не сумел бы ничего нарисовать. Он пытался быть оптимистом, но зачастую унывал, а когда унывал — смотрел Лорела и Харди и братьев Маркс, и это его бодрило. Сам себя он считал социалистом, но среди лучших друзей у него были консерваторы. Он на дух не выносил соцсети, но безостановочно писал в блог. Ему нравился джаз-фанк, но он вечно слушал его в наушниках, потому что стеснялся. Он обожал сэндвичи с чеддером и маринованными огурчиками, фасоль на тосте и рыбу с картошкой. Болел за «Бристоль Роверз», но не за «Бристоль-Сити»[101]. Он располагал энциклопедическими познаниями о сериале «Друзья». Ему нравилась деревня, но он не знал