Все их деньги - Анна Теплицкая

и вышел из спальни – нужно решить ещё пару вопросов до отправления в аэропорт. Из кухни высунулась голова Милы:

– Будете завтракать, Лев Юрьевич?

– Нет, Мил, поеду. Сумки все собраны? И моя, и Светкина?

– Да, ещё с вечера всё упаковано, Лев Юрьевич.

– Хорошо, пусть складывают в машины. Проверь ещё раз, будь добра. На Мальдивах жарко, но через пару недель, думаю, мы двинемся в Женеву, там очень прохладно, поэтому положи мне и Светке пару тёплых костюмов. Только без фанатизма, остальное мы на месте купим.

– Поняла! Я бы ещё положила вам пару свитеров, ну, чтобы не замёрзли…

Меня она тронула своей честной добротой:

– Хорошо, Мила, – улыбнулся я ей. – Поступай на своё усмотрение. Только Светку разбуди через час, я вернусь, только зайду к родителям и поедем. Пришло сообщение от Рами: «Проверка связи, перевёл десять миллионов».

Я вернулся через два часа и наткнулся на абсолютную тишину в доме. В спальне было всё так же темно и тихо, как когда я уходил. Я щёлкнул выключателем, с кровати донеслось шебуршание: Светка, всегда с большим трудом выплывающая из сонных грёз, недовольно зыркнула на меня запавшими глазами:

– Чего такое?

– Свет, мы уезжаем скоро! У тебя было так много времени, почему ты не успела собраться?

– Господи, ну, потому что я лежала всё это время, что непонятного.

Она отвернулась от меня и накрылась одеялом с головой.

– Ненормальная, – пробурчал я себе под нос и чуть громче сообщил: – Не будешь готова через час, улечу на Мальдивы без тебя.

Она что-то пробормотала, но я уже не слушал, а, злой, вышел из дома и пошёл по извилистой садовой дорожке вверх, в дом к родителям.

Хорошо, что я сумел построить свою жизнь так, чтобы родители жили совсем рядом в собственном четырёхэтажном доме. Белла Мейровна превратилась в холёную пожилую даму, которая выращивает хризантемы, а отец, наконец, смог заниматься тем, чем всегда хотел – он был главным редактором театрального вестника. Для семидесяти восьми он выглядел довольно неплохо, только сильно ужался в размерах, одежда болталась на его худом вытянутом теле, а папа отказывался покупать другую, чтобы не вводить сына в новые расходы. Сколько бы раз я ни убеждал его, что это абсолютно никак не скажется на моих финансах, отец был непоколебим. Он сумел сохранить пытливый ум, феноменальную память и своё главное достоинство – удивительное бескомпромиссное упрямство.

Мы с родителями пару раз в неделю прогуливались по окрестностям, снова и снова рассматривали старые дубы, говорили о прошлом. Я уже представлял, как рассказываю им, во что за пару недель превратилась моя жизнь. Думать о полной репатриации с транспортировкой родителей не хотелось, да и отец ни за что не согласится уехать – предстоял сложный разговор.

Папа, несмотря на то, что полмили отшагал сегодня по лесу, всё же уехал на постановку, а вот мама, на моё счастье, оказалась дома. Она благоухала дорогим парфюмом и находилась в чрезвычайно благостном настроении, в карих глазах горел огонёк бодрости:

– Заметил? Кофточку себе новую купила.

– Конечно, заметил, – соврал я.

– Вот. Я всегда говорила, что старость наступает, когда человек перестаёт покупать себе новые вещи. Значит, мы с папой ещё очень и очень молоды, по крайней мере, я уж точно!

Мамин оптимизм восхищал, но я знал, что под этой напускной жизнерадостностью скрывается сильная и строгая натура. Её настроение пришлось испортить сообщением о смерти Михеича.

– О-о-о-о-хххх, – вздохнула она и с шумом села на стул. – Михеич… что ты хочешь от моей жизни… надо же. Почему же ты мне сразу не сказал?

– Не хотел я, мама, зачем тебе. Лишние нервы только.

– Да никаких нервов, отчего. Мне он никогда не нравился, слишком крутой.

– Мам.

Она сжала губы в тонкую ниточку:

– Нет людей без недостатков.

– Как это, а ты?

Она улыбнулась:

– Пожалуй, только я.

Мы помолчали, и я сказал:

– Мам, плохие времена надо переждать, и лучше где-нибудь за рубежом.

К моему удивлению, она и бровью не повела, а только кивнула:

– Честно говоря, Лёвушка, давно пора. Уезжал бы куда-нибудь, да лучше один. Без своей… – мама кивнула в сторону моего дома. – Фифы.

– Я же не могу один…

– Да, одному всегда трудно. Взял бы лучше дочек, втроём как-то понадёжней. Мы с отцом поддержим тебя, но с тобой не поедем. Нет, – повторила она твёрдо, завидев мой взгляд. – Это точно. Мы и этот дом – одно целое, понимаешь? Уже не возраст, чтобы скакать с места на место. У нас тут и хозяйство какое-никакое, коты… Куда я всё брошу. Да и папа, в последнее время… давление, сосуды, сам знаешь.

– Я в принципе так и думал, мам.

– Так правильно, Лёва. Будешь чаю?

Я кивнул и сел за деревянный стол. Мама до сих пор со всем справлялась сама, и кухня выглядела безупречно: чуть заметный запах чистого белья наполнял комнату. На столе, на маленькой ажурной скатёрке, красовалась вазочка с фруктами, а рядом – розеточка с орехами. От этого натюрморта мне стало тошно. Показалось, что если я распрощаюсь с родителями и переступлю порог этого дома, то назад дороги не будет. Мама, словно поняв мои мысли, обернулась:

– Я уверена, всё наладится, и ты вернёшься домой в ближайшее время, обещаю, к приезду приготовлю твой любимый форшмак, – она вытерла мокрые руки о передник. – Пока всё времени на него не хватает, очень трудоёмкая работа.

Передо мной оказалась чашка с чаем, мама приподнялась на цыпочки и достала из верхнего шкафчика креманку с печеньем.

– Вчера испекла, овсяное, только папе не говори. Ко мне девочки сегодня придут в карты играть, вот, припрятала. Увидит, негодяй, так всё съест, а ему с сахаром этим…

Во рту оказался сдобный рассыпчатый кусочек, и на зубах захрустели кристаллики цедры:

– Очень вкусно! Только оно не овсяное, мама, а песочное с цукатами.

– Да? – её лицо приобрело озадаченное выражение. – Странно… Ну, наверное.

Она ещё минут пятнадцать говорила об отце, жаловалась на то, что он много работает, долго гуляет, а для стариковских ног это весьма и весьма чувствительно, а как приходит, ищет по всему дому сладкое.

– Врач недавно приходила, молоденькая такая, минут сорок указания раздавала. А я её указания и без неё знаю, всё время