Николай Гарин-Михайловский - Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

Что касается до тех мужей, которые знались с Аленкой, то вопрос о том, ведьма она или нет, в сущности их мало заботил: ведьма страшна для врагов своих, а для друзей сила ведьмы может быть и полезной, а главное, нигде веселей и лучше не чувствовала себя деревенская вольница, как у Алены. Алена сперва огорчалась своим званьем, а затем, убедившись в некоторых выгодах, связанных с ним, помирилась. Ей тоже надо было жить и, отдаваясь тому, к кому тянуло ее в данный момент чувство, она средства к жизни добывала частью добровольными приношениями, а частью искусно пользовалась своим исключительным положением ведьмы. Торговала, например, тайно вином, и даже Иван Васильевич терпел это.

Самый суеверный из ее поклонников, и самый дикий при этом был Волкодав. Громадный Волкодав испытывал к Аленке странное смешанное чувство дикой любви и страха от сознания, что Аленка ведьма.

Но ведьма Аленка была так очаровательна, зеленоватые глаза ее так вспыхивали, таким огнем жгли, что Волкодав, чувствуя себя точно в чьих-то чужих тисках, только рычал:

— О, баба, убью!

Алена знала силу свою. Дивился Волкодав этой силе, этим глазам очаровательной ведьмы, но даже пьяный никогда пальцем не трогал Алену. Зато мальчика ее, лет шести, красивого ребенка с прекрасными выразительными глазами, не выносил он и на нем срывал свое непонятное чувство: то за вихор рванет, то за ухо, то затрещину даст.

Приелся Аленке грубый, дикий и суеверно-трусливый Волкодав с его громадной фигурой, с глазами черта, и, зная его суеверный страх, она как-то проговорила сурово:

— Ты не серди меня, если не хочешь кочетом на крыше по ночам кукурикать.

«О проклятая ведьма», — думал с ужасом Волкодав и совсем перестал ходить к Аленке. Но в то же время что-то еще сильней тянуло его к ней и раздражало, что не люб он ей больше. Хотелось бы по-своему избить проклятую, но пугало, что озлится Аленка и что-нибудь такое проделает с ним, что в жизнь не развяжешься. И Волкодав только все сильнее и сильнее пил.

— Скружит проклятая мужика! — говорили на селе.

В таком положении были дела, когда однажды после праздника Волкодав таинственно поманил к себе в кузницу проходившего мимо Андрея.

— Ну, брат, беда. Пропала теперь моя головушка… Слышал про болезнь Аленкину?

Андрей напряженно насторожился.

— Слышал…

Волкодав кивнул головой и упавшим голосом начал:

— Ну так вот послушай, какая тут штука… Иду я, братец мой, вчера вечером, и выпивши так малость был всего… гляжу — что такое? Белая свинья переулком на пруд пробирается. Трусит этак рысцой да рылом потряхивает… Вижу, вдруг подняла рыло, сама бежит да глядит на меня… Э-э! думаю, какая же это свинья, что рылом вертит. Ну, знаю теперь, какая ты свинья! Какое мне дело: свинья так свинья… Так?

— Известно, — равнодушно ответил Андрей.

— А у меня вот эта самая палка, вон в углу-то. — Волкодав указал своей громадной жилистой рукой. — Можешь видеть какая штучка? Я-то не будь глуп, молитву сотворил…

— Ладно догадался…

— А то как же? Я ведь хоть и был выпивши, а не так все-таки, чтоб голову потерять… Ну и начал я ее гладить… Гладил, гладил: она было туда-сюда, а тут уж невтерпеж: обернулась бабой, да в одной сорочке шасть в Аленкины ворота… Понимаешь?! А вот слышу, лежит Аленка… Понял?!

— Понял… опасайся теперь…

— Чего опасайся?.. Моя-то свинья белая в ту же ночь околела!

— Вот оно.

— То-то оно!

Поник головой Андрей.

— Бить бы не надо было ее… доймет…

— Доймет, — вижу теперь сам, — вздохнул и темней ночи стал Волкодав.

Одна надежда была, что изведется Аленка. Ему и жаль было ее, и ждал он страстно, что вот-вот услышит, что сдохла проклятая ведьма. Но когда выздоровела Аленка, Волкодав совсем упал духом. И тянуло его к ней, и буравила в расстроенной голове неотступная мысль, что изведет его теперь проклятая ведьма. Жгло воспоминанье о том времени, когда Аленка, бывало, ждет не дождется его; грызла и обида, тоска угнетала, что с Костригой теперь связалась она и остыла к нему. И чем сильнее пил Волкодав, тем сильнее разгоралась больная фантазия. Гвоздем засело, что изведет его Аленка. А тут еще узнает, что он донес на нее — тогда совсем пропал…

— Врешь, не поддамся! — шептал страстно Волкодав.

Какая-нибудь развязка становилась неизбежной…

Рылся как-то Волкодав в своем сокровенном сундуке, где и приговорная отмычка хранилась, и сальный огарок с каплей человечьего жира от удавленника, и много другого добра, а в том числе и мышьяк в порошке, которым когда-то хозяйка пробовала его отравить.

«Вот оно!» — блеснул, наконец, в его больной голове — неожиданный выход.

На грех как раз в это время шел усиленный говор на селе об Аленке по поводу пропавших денег.

— Вишь, каким делом стала, заниматься… Самая последняя дрянь выходит…

Говорили это главным образом бабы, но и мужики слушали и наматывали на ус: этак и у них, опоив, начнет шарить Аленка по карманам. Только выйти на такую дорогу! Баба шальная, и куда заведет ее: таких делов наделает… Надо остерегаться.

Сдружился Волкодав с Алексеем и Матреной. Не может забыть и Матрена денег и нашептывает злые речи Волкодаву.

— С чертом сдружилась, по дорогам грабит, срам на всю деревню… И тебя погубит.

— Пристрелить ее, как бешеного пса, надо, — вот что! — горячился Алексей.

Как масло в огонь, лились все эти речи в душу Волкодава.

Забрав порошок на всякий случай, однажды вечером без всякого, впрочем, определенного плана, направился Волкодав к Алене.

Алена, не в пример обычным вечерам, сидела, уложивши детей, одна в избе и при свете маленькой керосиновой лампочки гадала на сальных картах и мечтала о том, как на найденные деньги накупит себе и детям на ярмарке обнов. Когда кто-то тихо постучался в дверь, Алена быстро встала и взволнованно, охваченная уже предчувствием всегда сжигавшей ее страсти, тихо спросила в надежде услышать знакомый голос работника Василия Михеича:

— Кто там?

— Я, — прохрипел Волкодав.

Алена помолчала, подумала и ответила, не отворяя:

— Тебе чего?

— Ну, чего? — угрюмо повторил Волкодав.

— Сегодня не надо.

— Да ну… на часок я.

Алена нехотя отперла.

Волкодав ввалился в избу и пугливо, дико оглянулся.

— Ты слышь, Алена, ты меня того… прости…

— За что это?.

— За что? Знаешь сама…

— Что знаешь, ничего я не знаю…

— Ну не знаешь? Полно… Свинью-то я бил, чего ж? Так сдуру…

— Какую свинью?

— Какую? Белую…

— Ну?

— Ну, так что? Узнал, чать, — угрюмо ответил Волкодав.

Глаза Алены вспыхнули.

— Ох ты, дурень, так я тебе и далась свиньей.

— Далась? Дашься, когда молитву сотворил…

— Ну, так я бы птицей в ту ж минуту обернулась, глаза бы и выклевала тебе, да тебя же боровом и пустила. — И зеленые глаза Алены так сверкнули и заглянули в глаза Волкодаву, что он поспешил прибавить:

— Что уж там говорить… Я мириться пришел…

— Мириться? А кто видел, что я деньги нашла?

Кипятком обдало Волкодава.

— Хошь, хлебом привезу тебе… пять пудов… Что?

Вот-те крест…

Но Волкодав не перекрестился. Алена колебалась.

— Неужели врать еще стану? Врал когда? Алена подумала, вспомнила, что действительно не врал Волкодав и, понизив голос, спросила:

— А за водку?

— Вот за водку, — отвеял, выложив мелочь на стол, Волкодав.

Пьет с Аленой водку Волкодав и судорожно смотрит ей в глаза.

Лениво пьет Алена, водит сонно по сторонам глазами, иногда вскинет их на Волкодава и сделает ему какую-то непонятную гримасу: не то в душу ему заглядывает, не то прячет в себе что, не то просто скучно ей.

«Ох, ведьма проклятая, — думает Волкодав, — прежде-то как ластилась, бывало, а теперь, вишь, кошачье рыло строит».

И чем больше пил Волкодав, тем сильнее мерещилось ему, что Аленка кошкой прикидывается.

— Что ж ты, Аленка, теперь с Костригой, значит?

— А тебе что? — спросила Алена, опустив глаза и разглаживая свой передник.

— А мне хоть со всем базаром…

— Тебя спрашивать не стану.

— Было время, спрашивала.

Парнишка проснулся, свесил голову и смотрит, что в избе делается.

Вскипел Волкодав, увидев его, и бросился, чтоб хоть на нем сорвать сердце. Уж взлез было на печку и ухватил за волосы, уж не своим голосом крикнул было парнишка, но Алена, тоже быстро поднявшись на подтопок, вдруг гневно треснула над ухом Волкодава: «Брось!» — и Волкодав, как ошпаренный, в то же мгновение спустился на пол. Показалось ему в это мгновение, что Алена кошкой, так-таки настоящей кошкой с хвостом ощетинилась перед ним. «Вот оно когда настоящее-то пошло! — пронеслось в голове Волкодава. — Чур, чур тебе, приворотная сила моя, — не. узнай моих помыслов».