Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

мумификаций, в который раз за сновидением этим наблюдала – сама пребывая в нём как сон во сне.

Как мимолетный луч закатного солнца, что коснулся гонимого ветром степного пожара и опечалился его невниманию, удивилась она и с легкой гримаской досады (после молчанья) ответила:

– Я Иштар, богиня.

Не отшатнулся герой от богини (ибо – было слишком прекрасно уже почти что осязать ее небесную кожу своей царскою кожей); но – стал печален и пылок как костер на ветру и спросил (уже окончательно от близости с ней отказавшийся):

– Что нужно богам от меня?

– Не богам! Но одной ты нужен богине: хорош ты, юноша могучий! Будь милостив ко мне, стань моим мужем. Буду тебя я женою верной. Если войдёшь в мой дом, склонятся перед тобою все владыки мира, – она говорила негромко.

Она (демоница) – ничуть не думала о прошлых предложениях помысла-Змия Адаму и Еве в Эдеме. Она (искусительница) – и думать ничуть не желала о будущих предложениях Падшего, сделанных им в пустыне Сыну Отца.

Услышав (всё это) – Гильгамеш стиснул зубы и заскрипел ими; но – сумел-таки ничего не ответить!

Тогда – высохли капли источника на влекущем к себе теле богини: так (напоказ всему миру) – захотелось ей царской близости!

Но – как бешеного жеребца взнуздывал себя царь.

Тогда – смятение явилось во взоре богини (как ветер сминает посевы), и словно птица Гамаюн над гнездом (которому предстоит быть разорённым), заметались ёе чёрные и вулканические жерла зрачков.

И только тогда – когда его душа ощутила первые раскаты ее извержений, ответил ей Гильгамеш:

– Нет, Иштар, не возьму тебя в жены. Ты подобна обуви, что вечно трёт ногу, ибо (и здесь он сказал лютую правду, сам не зная о том) она мала. Твои чувства схожи с костром, угасающим, когда переменятся ветер либо погода. Неуловима ты и невыносимо (как небо, которое не вынести на плечах) мне желанна, богиня; и более того, ты правдива во всем – но люта твоя правда, и скоро она оборачивается злою правдой познания: ты душу мою порастащишь на части и бросишь оставшиеся ошметки Стихиям и Силам – скажи мне, скольких мужей ты уже погубила?

Но (пока падали ниц перед богинею все эти правды) – перекинулась она и становилась на вид все печальней и целомудренней (меж тем на весах своего сердца взвешивала она богатырский ответ Гильгамеша), и сказала ему ещё одну правду:

– Все они перед тобою – слабы (сколько бы их не было)! Не смогли они каждое новое утро заново просыпаться (а к вечеру собираться – коли единожды уже были разъяты) из своего сна и в мою ладошку; а ведь только в этом – мои бессмертие и высокомерие (которыми – меряю только достойных).

Так сказала. А после – итог подвела (искушению):

– Если ты – подлинный царь, ты вполне это сдюжишь.

Мог бы тогда усмехнуться царь этой искренней лести; но – он почуял свою правоту: ибо царь – одинок, и ни с кем ему не по пути, тем более с лестью; ибо – предложено ему было перекинуться в боги.

Знал (по царски) – и без него, Гильгамеша, слишком много в миру мертвяще-бессмертных божков! Что и без него попривыкли за свою недолгую вечность умащивать губы человеческим жиром.

– Да, я царь (для людей) – и довольно с меня этой отеческой ноши (но – какая в речах его скрыта гордыня); и не сули мне большей, – сказал он ей.

Она сделала – жест, как бы отметая все ноши (и обещая одни лишь забавы); – о он и не подумал прерваться:

– Буду я приносить тебе в жертву хлеб и вино, да и сам я ритуально спляшу перед твоим изваянием – как в недалеком грядущем грядущий же Давид (живой царь, а не буонаротиев идол перед старцем Саулом: царь грядущего перед прошлым царем!) ритуальные пляски – и чтоб храм твой достойно украсить, довольно мне власти.

Так сказал. А после – итог подвёл (разговору):

– Но сделать тебя женою своей – верх безрассудства! Не хочу я быть маленьким божиком.

– Почему? – спросила смерть (сон во сне) у приготовляемого к нано-обожению Пентавера.

– Потому что я не хочу, – ответил сын живого бога; впрочем, сын этот был от младшей жены.

Как пух с тополей от порыва катастроф мироздания улетела тогда с лика богини печаль; верно, не только лукавой похотью объяснялось её перед царем предстояние (даже малые боги не бывают столь пусты и честны)! И осталось тогда на ее лице обещание (донельзя грозное)!

Гильгамеш – видя её облик без масок, стал как перед ристанием себя собирать, дабы достойно торжествующий гнев ее встретить и, конечно же, сгинуть: он не ведал себя (и что боги не властны над Первомужчиной)!

И тогда Иштар – перекинулась в другую свою ипостась (ибо – легка и стихийна) и опять улыбнулась, предвкушая иную забаву – иначе разделить Первородных (ещё неведомо как, но – мироздание подскажет); потом – даже и рассмеялась, рассуждая применить против Адама стихийность и гордыню известного (кто иной совладает?) демона пустыни Лилит.

– Мы играем мирами (даже пусть – проиграем любые миры), – могла бы сказать (и сама в это верить).

А миры-мироздания – могли бы ответить:

– Так давай поиграем (богами); даже пусть – проиграем (богов).

Перворождённый (будь он в себе) – промолчал бы; что попусту Воздух и Воду толочь? А Иштар (о, игра становится много сложней!) – ему бы вполне благосклонно на прощание кивнула.

И оставила (задолго до Кэррола) – Гильгамешу на память улыбку.

Так вот царь и проснулся – не лишившимся первородства; но – в своем царском дворце весь разметавшийся, весь подобный царской своей повседневности!

Опять потянулись его царские дни и ночи, и ничего достойного его силе не происходило во граде Уруке (ничего, помимо земного)!

Не ведал он, что лукавотворная богиня (которой он в совокуплении с собой отказал – оказавшись угрозой ветхому её миропорядку) бросила в пашню человечьей молвы зернышко некоей вести (доселе не из корысти скрывала, но –