Малоизвестный Довлатов - Сергей Донатович Довлатов

Сичкин[97] куда-то пропал. Спасибо, что напомнил. Надо его разыскать.

Гражданства не получил и не очень стремлюсь.

Индюшку ел в гостях, куда отправился на машине Соломона Шапиро с мамой, Леной, Катей и Колей, всем семейством. Моя мать рассказывала за столом кавказские истории, и литературная общественность после этого сказала (как всегда все говорят после знакомства с нашей маманей): «Теперь мы знаем, откуда Серега черпает хохмы».

О Бродском спорить не желаю. Если уж Милош[98] тебя не убедил, то я и подавно не смогу убедить. Будем считать, что ты к нему относишься, как Толстой к Шекспиру. Кстати, читал ли ты Толстого? Прочти, тебе понравится. Можно даже в автобусе, если автобус идет из Цхалтубо в Сан-Франциско.

Всех обнимаю. Гони подборку.

С.

10

29 мая <1986 г.>

Дорогой Наум!

Прости, что я назвал тебя талантливым. Я ведь от души. И что это ты вдруг спохватился на седьмом году моих восторгов?

Разреши прочитать тебе на правах младшего короткую лекцию.

Есть три уровня жизни. Первый — для себя, второй — для людей и третий — для Бога. Бог в данном случае — высшее начало. Ты живешь для того, чтобы писать стихи. Для меня это совершенно очевидно, а для тебя — не знаю. Но без тебя в литературе не хватало бы очень существенной ноты. Представь себе какую-нибудь «Хованщину» без ноты «ля».

Может быть, тебе кажется, что стихи — это твоя собственность. Это не так. Они в большей степени моя собственность, чем твоя. И так далее.

Половца надо воспитывать. Каждый раз, когда он меня обманывает, я в оскорбительной форме указываю ему на это. Но у него есть и достоинства. Он не обидчивый <...> Напиши ему, как в свое время написал А. С. Пушкин — братцу: «Лев, верни деньги!» Но если не желаешь связываться, мне это понятно.

Возвращаюсь к идее взаимных комплиментов. Хорошо когда-то действовал Марамзин[99]. Году в 67-м он сказал на дне рожденья Леши Лосева: «Довлатов — пятый прозаик земного шара». Умный и точный Леша спросил: «А кто первый?» Марамзин ответил: «Конечно Боря Вахтин»... Оказалось, что все пять лучших прозаиков земного шара живут в Ленинграде, знакомы между собой и даже сидят за одним столом.

Меня очень удивила сумма в 124 доллара. Вайлю с Генисом заплатили тысячу минус дорожные расходы. Мне — тоже. Чем ты хуже? Во всех случаях <...> Мара Столина[100] должна была до выступления сообщить условия.

Я ей напишу вежливое, но сухое письмо с требованием объясниться. Я бы написал сию минуту, но ты какой-то сложный человек и вдруг обидишься. Сообщи мне срочно, не возражаешь ли ты против такого письма.

Дело не в тебе, а в хамском отношении к пишущим людям, которое стало в эмиграции нормой. Я с этим абсолютно не желаю мириться. Я этих блядей воспитываю, воспитываю, а они все равно норовят насрать в душу.

Обнимаю. Жду письма.

11

14 июня <1986 г.>

Дорогой Наум!

Наша книжка у Марьи — вышла. Едет морем. Через месяц будет здесь. Говорят, все получилось не так уж худо.

Дальше. Владимова уволили из «Граней». Там командует НТС — что-то вроде русского ку-клукс-клана. Даже Солженицына они считают либералом и жидом. Вместо Владимова назначен Ю. К.[101] — крещеный еврей, ужасно набожный, пасмурный и устремленный в несуразную высь.

Я, может быть, писал тебе, что в трудную минуту ослабел и продал Половцу за 1000 долларов несуществующую повесть «Иностранка». Сейчас я эту повесть в испарине строчу. Получается невообразимая херня.

Но: героиню зовут — Мария, Маруся, Муся Татарович, она символизирует Россию, Эмиграцию с большой буквы и еще черт знает что. Так я подумал, нельзя ли под каким-то предлогом сунуть туда в целях облагорожения текста твои стихи «Маруся, хочешь — стансы напишу?». Разумеется, с указанием твоего авторства. Допустим, в финальной сцене среди гостей появляется поэт Наум Сагаловский и читает стихи. Действие происходит в Квинсе. Все реально.

Ужас в том, что я эти стихи не могу отыскать в своих завалах. То есть я, конечно, найду, но это потребует большой чистки. Не сердись и пришли мне копию[102]. И как можно скорее.

Я в Торонто прочитал твоего «Архимеда»[103], чрезвычайно хлопали. Я сказал — надо бы вам Сагаловского пригласить. Они сказали — он у нас выступал. Судя по всему — с успехом. Все же ты не такой забитый, каким представляешься. И жена у тебя — крупная женщина. И дети развитые. И с работы тебя все не увольняют.

Пришли копию.

12

21 июня <1986 г.>

Дорогой Наум!

Огромное спасибо за стансы. Если уж ты такой благородный, что предлагаешь что-то переделать и даже написать заново, то разреши изложить тебе довольно сумасшедшую просьбу. Для этого сначала я должен раскрыть тебе страшную тайну. Вернее, поделиться литературным секретом. Только не думай, что я помешался.

Дело в том, что у меня есть такая как бы теория. Я считаю, что каждый прозаик должен надевать какие-то творческие вериги, вводить в свое письмо какой-то дисциплинирующий момент. В поэзии роль таких вериг играет рифма + размер. Это дисциплинирующее начало уберегает поэтов от многословия и пустоты. У прозы таких рамок нет, их, мне кажется, надо вводить искусственно. Особенно тем, у кого нет от природы железного отборочного механизма, какой был у Зощенко. Известно, что знаменитый французский писатель Жорж Перек в течение десяти лет не употреблял в своей прозе букву «e», самую популярную во французском алфавите[104]. Что касается меня, то вот уже лет шесть я пишу таким образом, что все слова во фразе начинаются у меня на разные буквы. Даже предлоги не повторяются. Даже в цитатах я избегаю двух слов на одну букву в одной фразе. Например, в «Заповеднике» я цитирую из Пушкина: «К нему не зарастет народная тропа...» Меня не устраивали «нему» и «народная». И я пошел на то, чтобы поставить: «К нему не зарастет священная тропа...» А затем сделал сноску: «Искаженная цитата. У Пушкина — народная тропа». С предлогом «не» пришлось смириться, ничего не смог придумать.

Короче, для меня это стало психозом. Вот раскрой мои три-четыре последние книжки и убедись.

Если бы ты мог оказаться таким дусей и слегка поправить в эту сторону твое стихотворение! Еще раз, не сочти меня умалишенным. И помни, что если уж я Пушкина исправил, то тебе обижаться не следует.