Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник

и тем же людям. Никто не помнил, что они однажды уже друг друга приветствовали. Им больше нечего было сказать друг другу. Однажды исчезнув в одном месте, они как будто снова возникали неизвестно откуда. Их слова повторялись все громче, все ближе. Эхо есть эхо есть эхо. И он уже плохо понимал, слышит ли он что-то, уже бывшее когда-то в прошлом, или вспоминает то, чему суждено быть в будущем.

Этот бег времени вызывал у него одышку. Он стал задыхаться – буквально, как всю жизнь задыхалась от астмы его мать. В приступе отчаяния, осознав бессмысленность этой беготни и толкучки, он решил демонстративно отказаться от видимой рациональности, утилитарности собственных шагов в жизни. Следовало сосредоточенно, не спеша и систематически, производить совершенно бессмысленные или абсурдные поступки. Иногда, скажем, он останавливался посреди улицы, а потом начинал принципиально пятиться назад. Через несколько шагов он без всякой логики возобновлял движение вперед. Исключительно для того, чтобы продемонстрировать бессмысленность общего направления движения. Были и другие приемы остановки во времени. Например, сев в автобус, мы хотим, чтобы он ехал быстрее. С этим желанием надо бороться. Надо купить билет, а потом выйти на следующей остановке. Или послать самому себе письмо, чтобы напомнить себе о своем географическом положении. Или отрезать кусок бифштекса, поднести к губам бокал вина, а потом отложить вилку и поставить бокал обратно на стол. Или поцеловать собственную руку, а потом дать пощечину. Самому себе.

Еще год назад не он один разделял подобные идеи. Каждое воскресенье вверх и вниз по главной улице маршировал оркестр Армии Спасения. За ним медленно, медленней пешеходов, черепашьей скоростью, двигалась вереница машин: Армия Спасения блокировала всю улицу своими колоннами с оркестром. Ни один водитель не смел жаловаться. Но местный совет запретил эту искусственно созданную пробку в движении общественного транспорта. С этого дня наш герой был вынужден в одиночку проводить политику замедления ритма жизни. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно», – повторял он самому себе, потому что не осталось никого, с кем можно было поделиться этой глубокой мыслью и другими мыслями, однажды услышанными по радио.

Пока весь мир проносился мимо сломя голову, он находился в ожидании какой-то очень важной встречи, ключевого момента в своей судьбе. Чем быстрее человек движется, тем меньше он живет. Ученые подсчитали (он слышал об этом по радио, пока разговор не перебила реклама препарата «Виагра»), что мышиное сердце совершает за жизненный цикл то же количество ударов, что и сердце слона. Сердце мыши бьется чаще, чем слоновье, но зато слон живет дольше. Раньше люди спали меньше, но жизнь была короче. Они проходили все тот же генетический процесс старения, но гораздо быстрее. Если замедлить процесс изнашивания клеток, можно жить до бесконечности, но в некотором состоянии дремы, бессознанки, клинической смерти, как греческий Эндимион. В ожидании светлого будущего. Тот, кто надеется на будущее, должен спать больше. Зацепиться за что-нибудь конкретное и пережидать. Он находился в ожидании светлой и важной встречи в будущем. Он жил как будто во сне.

Он все чаще и чаще глядел в небо. Особенно на тот кусок неба, что менялся прямо на глазах над руинами дома напротив. Он перестал ходить на работу. У него не было времени. Он должен был следить за тем, как в небе вырастает то, что так напоминало ему католический крест. Иногда он выходил в паб, чтобы подкрепиться виски с водой. Небо над строительными лесами напротив чуть ли не пузырилось: как будто пленка масляной краски, нанесенной на плохо загрунтованную, непросушенную стену, стала постепенно отставать. Облака вспучивались и расходились, расползались, обнажая плешины подкладки вроде другого неба. Его голубизна высвечивалась с каждым днем все ярче, даже по ночам, освобождаясь от верхнего слоя, как от прозрачной обертки, становилась все больше и, казалось, ближе.

Он, однако, не был уверен, что это было реальное небо. Трудно было сказать, что это такое, потому что разрушенный дом через улицу был весь покрыт в эти дни строительными лесами. Но геометрическая фигура в небе вырисовывалась все четче и четче. У него все меньше и меньше оставалось сомнений в том, что сквозь проплешины облаков постепенно вырисовался крест. Настоящее церковное распятие. Сначала обозначилась довольно толстая черта вроде балки, уходившая вертикально вверх; потом, через несколько недель, он уже четко различал горизонтальную перекладину. Облака при этом постепенно складывались в нечто, напоминающее плечи и голову. Вполне возможно, это было природное явление, отсвет далеких зарниц, что-то вроде необычной радуги или даже северного сияния. Он пытался обратить внимание на эту странную апокалипсическую картину гигантского креста с человеком в небесном мареве. Но соседи, едва дослушав его и бросив взгляд на руины в строительных лесах, снова бежали по своим делам. Улица с каждым днем пустела.

Он ни на чем не настаивал, поскольку сам не был уверен, не полная ли это иллюзия, аберрация зрения? Такое он видел в туманные дни в Саффолке, на скалистых отрогах восточного берега Англии, куда они любили ездить с женой, в те далекие, счастливые дни, когда он протягивал руку и знал, что рука эта ляжет на ее плечо, ее грудь, ее бедро, а не упрется в скомканную пустоту простыней. В дни, когда солнце едва пробивалось сквозь густой туман, предметы исчезали и снова возникали прямо на глазах. Особенно когда идешь по дамбе, отделяющей море от причалов шлюпок и яхт. Борт барки с мачтой в сухом доке возникал рядом с крышей склада, и непонятно было, где начинается берег и где кончается море. Кусты дикого шиповника, заросли вереска и дрока скрывали линию скалистых отрогов над бухтой.

Там было опасно сделать шаг в сторону. Над обрывом еще лет десять назад стояла колокольня церкви. Но в прошлом году и она исчезла, рухнула в море, может быть потому, что он слишком твердо ступал на песчаные отроги во время прогулок. Он нарушил своей походкой неуловимый баланс геологических пластов, и вся церковная постройка обрушилась, объединилась с руинами города на дне бухты – с площадью, ратушей, лавками мясника и булочника, полицейским участком и похоронным бюро под водой. Он представлял себя на этих подводных улицах. Он видел, как колеблется вода над головой, и тени водорослей путаются с тенью деревьев на берегу, и как сквозь воду просвечивает небо с облаками. И он вспомнил, что именно эти тени деревьев и разрывы небесной голубизны смущенной, смазанной ветреной рябью на поверхности воды, видел он, когда отец учил его плавать. Отец заставлял глубоко вдохнуть, всей грудью, и потом окунал его с головой под воду, не выпуская