Собрание сочинений. Том 3. 1994-1998 - Юрий Михайлович Поляков

В результате многократного тестирования и последующего бурного обсуждения за четыре дня удалось отобрать шесть девушек. Кто-то из них прилично владел английским, но не более, кто-то знал основы этикета, кто-то окончил компьютерные курсы, но все шестеро хорошо заваривали кофе, касались стены грудью раньше, чем локтями, а главное – относились к своему телу как к общественному достоянию, проявляя при этом сноровку, выдумку и дисциплинированность. Двоих я сам взял секретаршами на телефон, остальных разобрали друзья и деловые партнеры. Гена тоже сначала хотел взять себе референтом одну маленькую черненькую девчушку с Украины, но потом все-таки решил не рисковать, ибо Галина Дорофеевна была хохлушкой и имела на измену природный нюх. Кто же знал, что вскоре осторожный Аристов втрескается до полной потери бдительности в длинноногую Оленьку – студентку Академии современного искусства имени Казимира Малевича.

Но та, ради которой все и было затеяно, не появилась.

– Нет женщин в русских селеньях! – горько вздохнул, уже чувствуя наступление бессилия, Серега.

Дело в том, что на второй день, утомясь, я назначил его старшим по сауне. Он не рассчитал сил и надломился. Не случайно труженики ликеро-водочных комбинатов или спиваются, или становятся трезвенниками. Таратутина жена до сих пор таскает Серегу на разные платные консультации, и психотерапевты в поисках причин внезапного бессилия уже добрались до внутриутробного периода его жизни, потому что о вечерах, проведенных в сауне Польского культурного центра, он молчит, как партизан. Врачи рекомендовали Сереге перемену обстановки – и я отправил его представителем «Аэрофонда» в Америку. Негритянки и не таких вылечивали.

Катерина появилась на пятый день. К тому времени меня буквально развезло от обилия красивых и покладистых женщин. Что там жалкие режиссеришки эротических клипов и порнушек! Но переесть можно не только икры, но и женских прелестей. Наступил момент, когда на возможность проникнуть в очередную услужливо разверстую дамскую тайну хотелось отреагировать бессмертными словами Верещагина: «Опять икра!»

На фоне закинутых одна на другую ажурных конечностей и случайно выпадающих из низкого декольте грудей Катерина потрясла нас. На ней был строгий белый костюм с глухим воротником и удлиненной юбкой. Гладко зачесанные назад золотистые волосы она собрала на затылке в маленький строгий пучок, удерживаемый изящной заколкой. Почти незаметная косметика делала ее идеально овальное лицо еще свежее, губы еще чувственнее, а светло-карие глаза еще ярче.

– Как вас зовут? – спросил я, чувствуя в груди долгожданное стеснение.

– Катерина Валерьевна.

– А если без отчества?

– Катерина…

– Кать, знаешь, как подбирают стюардесс в Бразилии?.. – влез оживающий прямо на глазах Серега.

– Знаю, – холодно ответила она. – В Турции отбирают так же. Меня приглашали, но у них слишком маленькое жалованье…

– Ого… Тогда вот – анкета.

– Не надо… – начал было я.

Но она, с насмешливым интересом глянув на меня, взяла протянутый Таратутой листок и присела к журнальному столику.

Анкета, которую Катерина заполнила каллиграфическим почерком, поразила нас еще больше. Диплом МГИМО. Лицензия Высшей парижской компьютерной школы. Два языка – английский и французский. Куча выездов за рубеж. Она даже родилась в Венеции.

– Родители поехали туда на Рождество. Папа в то время работал атташе по науке в Париже…

– Скажите что-нибудь по-английски! – потребовал Серега.

Она улыбнулась и мягким голосом прочитала какое-то стихотворение.

– Не понял! – опешил Таратута.

– Это на староанглийском времен Чосера… На старофранцузском что-нибудь не желаете? – предложила Катерина и посмотрела мне прямо в глаза.

Она сразу почувствовала во мне главного. Это ее умение в огромной толпе мужиков мгновенно определять самого сильного и главного потом не раз поражало меня.

– Спасибо, не надо! – спешно поблагодарил Серега. – Теперь – этикет…

– Этикет? – переспросила она у меня, не обращая на суетящегося Таратуту никакого внимания. – Кто вам завязывает галстук? Жена?

– Толик, – сознался я.

– Такие узлы давно не в моде… Серьезные люди могут вас неправильно понять.

Она легко поднялась из кресла, медленно, чуть покачивая бедрами, подошла – и оказалась выше меня на полголовы. «Это – каблуки!» – успокоил я сам себя. Касаясь прохладными пальцами моей шеи, Катерина распустила галстук, а потом быстрым и умелым движением завязала снова.

– Теперь с вами можно иметь дело! – полюбовавшись на свою работу, сказала она и вернулась к креслу, сев в него, как садятся на трон.

Она была холодна и недоступна.

– Это то что нужно, – зашептал мне на ухо Таратута. – Я пошел с ней в сауну!

– Угоришь! – ответил я и повернулся к Катерине: – Вы хотите у нас работать?

– Все зависит от того, сколько вы будете мне платить.

– А сколько вы хотите?

Она написала что-то на листке бумаги, сложила и помахала им в воздухе. Сереге ничего не оставалось, как поработать почтальоном. Сумма, увиденная мной, была огромной! За такие деньги тогда, в 93-м, полагаю, можно было купить ядерный чемоданчик президента или полдюжины агентов влияния. Но в ту пору дела «Аэрофонда» шли прекрасно.

– Хорошо, подходит.

– Как, без сауны? – зашептал мне на ухо Серега.

– Я вас беру!

– Без сауны? – удивилась Катерина, покачивая туфелькой.

– Я вас беру! – твердо повторил я.

– Кто знает, может быть, это я вас беру! – улыбнулась она.

4. Семейная история

Хорошая секретарша – это посерьезнее, чем еще одна жена. Во всяком случае, времени с ней проводишь гораздо больше, чем с законной супругой. А с Катериной я проводил все время, потому что моя благоверная вместе с дочерью проживала на Майорке.

Женился я, кстати, еще в институте. Была у нас на курсе милая, но очень уж худенькая девушка по имени Таня, которая громче всех хохотала, когда я глумился над доцентом Плешановым, а во время институтских вечеров обязательно приглашала меня на белый танец. Робко положив руку на мое плечо, она каждый раз настырно вызывалась проведать меня в ходынской сторожке, отлично зная, что там уже перебывали многие студентки, аспирантки и даже одна хорошо сохранившаяся докторантка. Напросилась…

Через месяц весь институт знал, что Танька ждет от Шарманова ребенка. Отпираться и валить на кого-то другого не хотелось: в сторожку она и в самом деле явилась невинной, как засургученный пакет, дошедший наконец-то до своего адресата. В общем, минимум удовольствия и максимум неприятностей! Нет, она не устраивала мне сцен, не жаловалась в деканат, не натравливала на меня своего отца, скромного инженера-станкостроителя, или, того хуже, мать, врача-анестезиолога, не приглашала меня на объяснительный обед в их малогабаритную трехкомнатную квартиру в Печатниках. Она просто позеленела от интоксикации, как кузнечик, и прямо с занятий была увезена в лечебницу, где с небольшими перерывами и пролежала на сохранении до самых родов. Навещая ее, я иногда сталкивался то с отцом-станкостроителем, отводившим при встрече взгляд, то с матерью-анестезиологом, пытливо смотревшей мне прямо в глаза.

В любой ситуации главное – рассуждать здраво и логично. Вопрос о московской прописке, рассуждал я, все равно рано или поздно придется решать. А зачем вляпываться в разные там фиктивные непотребства, когда девушка из интеллигентной столичной семьи вот уже третий месяц слабым больничным голосом уверяет, что любит меня больше всего на свете? К тому же заведшийся в ее чреве крошечный эмбриончик абсолютно не виноват в том, что дядя, который так неосмотрительно распорядился своей спермой, никогда до этого не задумывался о законном браке. Мои родители разошлись, когда мне было два года, и я знаю: нет ничего обиднее, чем приходящий папа и захаживающие дяди.

Я поколебался и принял решение. Свадьба была тихой, семейной, даже без криков «горько», так как невесту тошнило от всего, а меня – от поцелуев. Я даже не стал вызывать на свадьбу своих родителей, а просто известил их телеграммами. Они, очевидно, сочли, что речь идет о временном браке ради прописки, и не обиделись, даже прислали поздравления из разных концов страны. Особенно мне запомнилась папашина ответная «молния»: «С почином, сынок!»

Когда же я проинформировал их о рождении Ксюхи, мама все-таки прилетела, подержала внучку на руках и с чувством выполненного долга воротилась к своим испытательным стендам в Арзамас-16. Отец же отбил телеграмму из Мурманска: «Поздравляю! Плодитесь, но не размножайтесь». В этом предостережении без сомнения сказался его печальный личный опыт.

Татьяна оказалась идеальной женой: детский диатез или понос волновали ее гораздо больше, чем то, где