Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу

Впрочем, к сожалению или к счастью, настоящей войны — войны, похожей на войну, — я так и не увидел. Меня только переводили из одного полка в другой. Так вот однажды я оказался в составе Семеновского. Мы тогда преследовали красноармейцев и как раз в начале августа передислоцировались в деревеньку в районе Уссурийска — это в трехстах верстах отсюда. Вы, верно, знаете. Там-то во время очередного переформирования полка и поступил со мной в один отряд главный герой моей истории — Рятников.

Родом он был из Москвы, как и я. Оказавшись в одном отряде, мы тут же сделались очень близки, словно братья. Я, конечно же, не имею в виду ничего предосудительного или непристойного. Это ведь своего рода психологическое отклонение, которое якобы еще и является подтверждением отличия людей от животных. Нет. Мы с Рятниковым просто чудесно ладили. Стоило только выдаться свободной минуте в перерывах между службой, мы тут же заводили разговоры о политике, религии, искусстве. Вдобавок вскоре выяснилось, что оба мы — ярые монархисты и приверженцы царской семьи. Порой до слез я был растроган осознанием того, что среди грубых угрюмых солдат мне посчастливилось отыскать такого собеседника. Осмелюсь даже предположить, что и Рятников испытывал ко мне схожие чувства, но сколь глубоки они были, это уж судите сами.

Однако радости нашей не суждено было длиться долго. Необходимо было сообщить японским вооруженным силам, сосредоточенным в Никольске, о том, что Белая гвардия, то есть наш Семеновский полк, заняла позицию в деревне неподалеку. С этой целью мы и выдвинулись в поход отрядом из одиннадцати рядовых под предводительством унтер-офицера. Еще троих офицеров решено было отправить вперед, в разведку.

По правде сказать, меня всегда считали слабаком, и даже если к подобным заданиям привлекали, то ставили обычно в конце отряда. На этот раз я был вполне доволен таким удачным положением вещей, чувствуя себя в безопасности, но и представить не мог, куда злой рок заведет меня.

Накануне вечером — не помню уж какое число было — я вернулся из штаба попрощаться с товарищами, а те, судя по всему, ушли куда-то выпить, и в комнате никого не было. Только в углу понуро сидел Рятников, сжимая в руках некий кожаный предмет. Обнаружив мое присутствие, он тотчас вскочил и, многозначительно взглянув на меня, выволок наружу за руку. Поведение такое было совершенно ему не свойственно. Заведя меня в пустую конюшню, он в очередной раз удостоверился в том, что за нами никто не наблюдает, запустил руку в карман и достал оттуда газетный сверток, который я сначала было принял за стопку писем. На деле же в нем был спрятан кожаный кошель с золотой пряжкой, которая, щелкнув, открылась, обнаружив целую россыпь драгоценных камней разных размеров, всего около двадцати или тридцати штук.

В глазах у меня зарябило. Будучи дворянского рода, я, как и мои предки, с самого рождения питал к ювелирным изделиям самый живой интерес, а потому их вид тут же привел меня в приподнятое настроение духа. При ближайшем рассмотрении оказалось, что, хоть огранка и была старомодной, каждый без исключения самоцвет, будь то бриллиант, рубин, сапфир или топаз, являл собой не какое-то второсортное изделие Уральского ювелирного завода, но был достоин хранилищ самых именитых коллекционеров. Никому бы и в голову не могло прийти, что такое богатство может скрываться в кармане молоденького рядового.

3

Я стоял как громом пораженный и был не в силах выдавить из себя ни слова, лишь переводил взгляд с Рятникова на горсть камней и обратно. Щеки его раскраснелись, и, словно оправдываясь, привел он такое объяснение:

— Я никому до сих пор не показывал. В память от родителей осталось. Для революционеров-то это все равно что мусор, пыль. Бриллианты, жемчуг прямо в грязь выкидывали. Но мне за них и собственной жизни не жалко.

За три месяца до восстания, в канун Рождества, родители преподнесли мне их и сказали: «Скоро в России случится революция, и может так статься, что мы тоже падем ее жертвами. Но род наш не должен прерваться. Возьми эти камни и беги. Ты, возможно, возненавидишь нас за такое бессердечное решение, но, если задуматься, неизвестно, чье будущее окажется счастливей, наше или твое, молодого студента. Ты с рождения энергичный, легко приспосабливаешься, поэтому непременно сможешь пережить все невзгоды и тяготы. Дождешься, пока все волнения улягутся и вернется наше время. А если и не вернется, так сыграешь свадьбу, тем самым продлив наш род, вернешь дому былое его величие, и камни эти станут доказательством твоего положения».

Тут же я обратился бедным студентом и поехал в Москву, где какое-то время подрабатывал учителем музыки. Я ведь больше всего на свете ее люблю. План мой заключался в том, чтобы дождаться удобного случая и перебраться в Берлин или в Париж, а до того играть по театрам да варьете. Но ему суждено было с треском провалиться. В ту пору не то чтобы музыка в Москве была не в чести, но все чаще днем и ночью с улиц доносились импровизированные симфонии взрывов и пистолетных выстрелов. Нотной грамотой заниматься было попросту не с кем.

Вдобавок меня насильно завербовали в Красную армию, против воли вложив в мои руки винтовку. Вот тогда я и бросил музыку. Если говорить о конкретной причине, то все произведения, что я знал, были классическими, впитавшими старый имперский дух и совершенно не отвечали вульгарным вкусам народных масс. К тому же это могло выдать красноармейцам тайну моего происхождения. Потому, приложив все усилия, я нашел лазейку и примкнул наконец к Белой армии. Но поскольку не знал наверняка, где могут затаиться красноармейские шпионы, оставался предельно осторожен и ни напевать, ни насвистывать себе мелодии не позволял. Сказать, что мне от этого было тоскливо, — не сказать ничего. Стоило мне услышать звуки балалайки, тут же музыка овладевала мной, пробуждая желание поскорее вернуться в отчий дом, сыграть на первоклассном фортепиано, и ни о чем другом я уже не мог думать.

Меж тем не далее как вчера я заметил, что товарищи по отряду с необычайно серьезным видом о чем-то шептались. Прислушавшись, я выяснил, что обсуждали они слухи о том, как семья моя была расстреляна террористами. Едва не вскрикнув от удивления, я, напротив, решил затаиться в темноте и послушать, потому что рассказ как раз подходил к кульминации. Говорили, что родители мои встретили смерть спокойно, не говоря ни слова, а младший брат, так сильно меня любивший, с