Спящие воспоминания - Патрик Модиано

более поношенной, чем при нашей первой встрече. Я заметил прореху у запястья и пятно на рукаве. У Алена Паркена мне запомнились бледные щеки и лицо рано постаревшего ребенка — лицо бывшего грума или жокея.

— Он фотограф, — сказал мне брат Женевьевы Далам. — Делает для меня «book», портфолио, чтобы я мог разослать его агентам… я хочу сниматься в кино…

Его спутник поглядывал на меня, куря сигарету, и от его смолисто-черных глаз мне было не по себе. Брат Женевьевы Далам вдруг сказал ему: «Тебе, кажется, пора пойти позвонить, надо предупредить их». Ален Паркен тут же встал и направился в глубь зала.

— Я уверен, что вы могли бы мне помочь, вы… — заговорил брат Женевьевы Далам, буравя меня взглядом, от которого по спине побежали мурашки, алчным взглядом человека, готового грабить трупы после бомбежки.

— Вы ведь поможете мне?

Его лицо сморщилось, выдавая какую-то обиду. Вернулся к столику его друг.

— Ну что, ты их предупредил? — спросил брат Женевьевы Далам.

Тот кивнул и сел на свое место. Меня вдруг охватила паника, с которой я не мог совладать. Каким таким людям он звонил? И о чем их надо было предупредить? Я чувствовал, что за мной захлопнулась мышеловка, и с минуты на минуту ожидал полицейского десанта.

— Я спросил его, может ли он нам помочь, — сказал он, указывая на меня.

Да, ты должен нам помочь, — кивнул его друг с недоброй улыбкой. — Мы тебя все равно теперь не отпустим…

Я встал. Направился к выходу из кафе. Брат Женевьевы Далам последовал за мной и загородил мне дорогу. Его друг уже стоял у меня за спиной, вплотную, как будто хотел помешать мне повернуть назад. Я подумал: надо выйти отсюда, пока не нагрянула полиция. И резким движением плеча и колена оттолкнул брата Женевьевы Далам. А потом вмазал кулаком в лицо его другу. Слава Богу, я наконец выбрался на воздух. По бульвару я спускался бегом. Они оба бежали за мной. Мне удалось оторваться от них у кафе «Клюни».

* * *

— Тебе не надо было даже заговаривать с моим братом. Для меня он больше не существует. Он способен на все. В Эпинале он уже отсидел в тюрьме.

Она произнесла эти слова, понизив голос до шепота, как будто не хотела, чтобы услышал мальчик, но он по-прежнему стоял у клетки, глядя на пантеру.

— Как его зовут? — спросил я.

— Пьер.

Было самое время узнать, как она жила эти шесть лет. Сегодня, 1 февраля 2017 года, я жалею, что не задал ей конкретных вопросов. Но тогда я был уверен, что она все равно не ответит или в лучшем случае ответы будут уклончивыми. «Она идет мимо своей жизни», — сказала мне когда-то Мадлен Перо. И она же произнесла слово «сомнамбула». Оно напомнило мне о балете, который я видел в детстве и сохранил в памяти имя прима-балерины: Мария Толчиф. Может быть, Женевьева Далам и шла «мимо своей жизни», но шла она легким, упругим шагом, как танцовщица.

— Он уже ходит в школу? — спросил я, указав на Пьера.

— В школу по ту сторону Ботанического сада.

Не стоило говорить с ней о прошлом. Если бы я упомянул некоторые детали шестилетней давности: кафе на бульваре Де-ла-Гар, отель на улице Монж, люди, с которыми нас познакомила «доктор Перо», и несколько мутные истории, в которые она нас втянула, — Женевьева Далам изрядно бы удивилась. Она наверняка все забыла. Или видела это издалека — все дальше и дальше с каждым прожитым годом. И пейзаж уже терялся, окутанный туманом. Она жила в настоящем.

— У тебя есть время проводить нас домой? — спросила она.

Взяв Пьера за руку, она обернулась и в последний раз посмотрела на решетку, за которой Багира продолжала свое вечное движение по кругу.

* * *

Мы прошли мимо книжной лавки оккультных наук, где встретились впервые. На табличке было написано, что магазин открывается в два часа. Мы посмотрели на выставленные в витрине книги: «Внутренняя мощь», «Учителя и путь», «Авантюристы тайны»…

«Можно прийти сюда вечером и выбрать какие-нибудь книги», — предложил я Женевьеве Далам. Мы назначили встречу в шесть, в тот же час, что и шесть лет назад. В конце концов, именно в этом магазине я нашел книгу, над которой потом много думал: «Вечное возвращение». На каждой странице я говорил себе: если бы можно было прожить заново в то же время, в том же месте и в тех же обстоятельствах уже однажды прожитое, но прожить много лучше, чем в первый раз, без прежних ошибок, помех и проволочек… как будто переписать начисто испещренную помарками рукопись… Мы втроем подошли к кварталу, который я часто пересекал вместе с ней, между площадью Монж, мечетью и Пюи-де-л’Эрмит.

Она остановилась у дома, выглядевшего массивнее других, с балконами. «Здесь я живу». Пьер сам открыл дверь подъезда. Я вошел следом за ними. Мне показалось, что я уже бывал здесь в прошлой жизни, у кого-то в гостях. «Сегодня вечером, в шесть, в книжном магазине, — сказала мне Женевьева Далам. — А потом ты можешь поужинать с нами…»

Они оставили меня в подъезде: Я стоял у первой ступеньки лестницы. Время от времени Пьер перегибался через перила, словно хотел убедиться, что я еще здесь. И каждый раз я махал ему рукой. Он еще смотрел на меня, упираясь в перила подбородком, пока Женевьева Далам, надо думать, открывала дверь своей квартиры. Я услышал, как дверь захлопнулась за ними, и у меня защемило сердце. Но, выходя из дома, я уже не видел причин грустить. Еще на несколько месяцев или — как знать? — несколько лет, пусть бежит время и исчезают одни за другими люди и вещи, в жизни останется незыблемый ориентир: Женевьева Далам. Пьер. Улица Катрефаж. Дом номер 5.

Я пытаюсь навести порядок в моих воспоминаниях. Каждое из них частичка пазла, но многих недостает, и большинство так и остаются не у дел. Иногда мне удается собрать вместе три или четыре, но не больше. Тогда я заношу на бумагу фрагменты, в беспорядке всплывающие в моей памяти, списки имен или совсем короткие фразы. Мне хочется, чтобы эти имена, как магниты, притянули на поверхность другие, чтобы эти обрывки фраз сложились в конечном счете в связные абзацы и даже главы. А пока я провожу дни на большом складе, похожем на гаражи прошлых лет, в поисках давно потерянных людей и вещей.

Джори Брюсс

Эмманюэль Брюкен (фотограф)