Идиот и дура - Жанна Половцева

Ни на яву, ни во сне.

С утра попытались снова достучаться.

Веточка нервничала от ожидания. Услышала что-то за дверями и бросилась к замочной скважине.

— Открывает! Открывает! — запрыгала она.

В дверях стояла древняя старуха. Худая и обвисшая. Щурясь, разглядывала гостей, но, похоже, ничего не видела. Глаза были мутные и пустые.

— Вы кто? — Евгений ожидал, соизмеряя с её обликом, что голос будет дребезжащий и скрипучий, но она спросила мягко и приветливо.

Веточка очнулась от оцепенения и стала, крадучись, забираться за Евгения.

— Мы ищем Лёлю, — он протянул ей фотографию.

Старуха долго изучала изображение и вдруг скривилась вся, заплакала и стала наступать на Жеку, протягивая к нему свои тощие кривые руки. От неожиданности он было отступил, но за ним пряталась Веточка.

— Вы от Веронички?! — схватилась старуха за пиджак Жеки.

— Это моя мама.

— Веточка! — старуха оживилась и, отталкивая, Жеку, попыталась добраться до его спины. Веточка завизжала и бросилась бежать.

— Мне не догнать её, — затосковала старуха, наблюдая, как та пытается забраться в закрытую машину, наконец, она залезла под капот и замерла. — Я и есть Лёля, — пояснила старуха Жеке, — А Вы, наверное, Евгений? Я знаю про Вас всё, Вероничка писала, — махнула Лёля рукой, — так и не поправилась Веточка. Бедная девочка.

— А Вы ей кто будете?

— Я-то, так бабушка её.

— Бабушка? — пришло время цепенеть Жеке.

— Да, помирать уже пора. Я Вероничку-то поздно родила. На 43-ем годочке уж. Не живучи были другие-то. А ей повезло.

Евгений разглядывал бабушку, которой у него никогда не было, и о которой он всегда мечтал в детстве. А теперь он её нашёл. И что?

— Ветка, иди сюда немедленно, это Лёля! — крикнул он оборачиваясь.

— Это не Лёля, это не Лёля. Это не Лёля, — завелась Веточка, но из-под машины вылезла и осторожно подошла.

— Лёля это, постарела только. Понимаешь?

Веточка ещё некоторое время посомневалась, разглядывая старуху, и кинулась ей на шею.

— Лёлечка! Мамочка умерла!

— Тихо ты, уронишь, — заплакала Лёля, и они долго стояли обнявшись. — Что ж, надеялась я раньше её помереть, не суждено стало быть, — она достала из кармана замызганную тряпку и стала обтирать лицо, — Пойдёмте в дом, чего ж за порогом-то.

В доме было уютно и чисто. Пахло старушечьими вещами, но в целом было приятно.

— Чаю поставлю, голодные поди с дороги.

На комоде стояли фотографии в рамках. Маленькая Ветка, очень красивая женщина, какой-то солдат военной поры. Веточка схватила один из портретов женщины и запрыгала по комнатке.

— Это мама! Это мама!

Зазвякали рюмки в горке. Евгений стал разглядывать мать. У отца не было её фотографии, и Жека всегда представлял её самой красивой в мире, а потом, когда подрос, самой уродливой из всех уродин. Веточка вдоволь напрыгалась и, обняв портрет, уснула в уголочке кровати.

— Я ведь давно их не видела, лет 10 поди, а, может, и того ещё. Часто она так-то?

— Засыпает? Чаще, чем нормальные люди, бабушка, — попытался Жека произнести незнакомое для себя слово.

Бабушка села и стала пристально глядеть в глаза Евгению.

— Ты где её взял-то?

— Сама пришла, вчера, с письмом от мамы.

— А-а-а, — протянула старушка, — так ты, видать, ничего не знаешь. Не мать же она тебе.

— Как не мать?

— А вот так. Любила она очень отца твоего Николая. И он её. А родить-то не могла, переняла, видать, от меня. А как без детей. Она и ушла от него, пряталась, он ездил за ней. А она-то упёртая шибко. Так и потерялись.

— А как же имя? Мою мать звали Вероника.

— Так, совпало, а, может, Николай специально на ней женился — из-за имени. Но непутёвая она какая-то была, гуляла. Что уж там у них произошло, не знаю. Знаю, что с мачехой ты рос. Да не с одной вроде. Вероника-то моя потом вернулась в город, следила за вами, плакала, всё винила, казнила себя. Да пила уж шибко, зачем она ему такая.

— Подождите, но у Ветки — у неё и фамилия и отчество отцовы.

— Так, когда развелись, Вероничка не стала фамилию менять, а отчество, наверное, в память написала. И Веточке говорила, что вы семья ей. Она в роддоме работала акушеркой, а тут малявка какая-то родила и отказалась — родители её больно важные были, скандала боялись, вот и подделали всё, что это Веронички…

Жека онемел от таких новостей. Так тяжело он себя ломал всю дорогу, чтобы принять явившийся факт в виде психбольной сестры, которую уж, наверняка, он теперь не бросил бы. Он даже начал прикидывать, каким врачам её показать — очень странное у неё сумасшествие, подозрительное, может быть, ей нужен просто невропатолог. А в эту ночь он впервые думал о матери, как о явном человеке, а не воображаемом — как будто она сидела рядом, а он разговаривал с ней. И даже увидев Лёлю, почувствовал, что наконец, нашёл семью, пусть такую, но у него и такой не было… Хотя, наверное, и лучше, что всё так обернулось — некогда ему с ними возиться.

— М-да. А я уж почти поверил… А что, Ветку нельзя вылечить?

— А кто ж знает. Никто и не лечил толком. Деньги нужны. В психушку не хотела её отдать, думала накопить, да где ж ей. Потом сама заболела, — старушка опять заплакала. Потом той же тряпкой утёрлась, сходила укрыла пледом Веточку.

— Вы кушайте, Женя, кушайте. Поди обратно торопитесь, с работы спросились.

— Да уж, спросился. Не успел. Не знаю, что и будет мне. У меня там проект заваливается, а я вот…

— Спасибо Вам. Веточку я пропишу, помру скоро, будет, где жить. Мне Вероничка не сказывала, да я знаю, что в чулане жили. Звала её сюда, да не ехала она. Работы тут нету. А мы с Веточкой огородом прокормимся. Вы не переживайте за неё, всё хорошо будет, Дай бог Вам здоровья!

— Ну, ладно, тогда я поехал.

— Поезжай, поезжай.

Что-то щемило в груди у Жеки. Какое-то беспокойство. Вроде радоваться надо, что не их он оказался… он замешкался в дверях.

— Я бы денег вам оставил, да так получилось — в дороге поистратился.

— Не надо, зачем? У тебя своя жизнь. Поезжай спокойно.

— Прощайте, бабушка.

— Прощай, сынок!

Через десять километров ныть в сердце не перестало.

Через пятьдесят боль усилилась многократно.

Через сто его охватил панический ужас, как будто он забыл что-то очень важное, забыл или оставил.

Через несколько минут он остановил машину — ехать дальше было невозможно. Он обругал