Елизавета Абаринова-Кожухова - Этюд в красно-коричневых тонах или Тайна, несущая смерть-II

Маузер сверху вниз лениво посмотрел на маленького, щуплого Петровича:

— Да не шуми ты, не на митинге. Совсем мне мозги, блин, затрахал. Ну ладно, попрошу Абеля, чтобы подарил тебе на седьмое ноября надувную телку. Вот ее и трахай. — С этими словами товарищ Маузер сунул ключ в замок «Мерседеса».

— Кстати, вчера у меня была Лавинска… — торопливо произнес Петрович в спину Маузера. После разговора о надувных изделиях «от Абеля» это прозвучало несколько двусмысленно.

— Ну и? — обернулся Маузер.

— Чего ну и? — снова взвился Петрович. — Заложит она всех нас, вот что!

— А ты уже в штаны наложил? — гыгыкнул Маузер. — Да ладно, Петрович, не боись, не заложит. — Маузер открыл дверь. — Не успеет. — Доблестный лимоновец удобно устроился за рулем и включил зажигание. — А ты не вертись здесь под ногами, а отправляйся-ка в Москву за товаром.

— Вот где у меня ваш товар! — не выдержав, сорвался Петрович на фальцет, но Маузер его уже не слышал — он захлопнул дверь, и «Мерседес», обдав Петровича выхлопными газами, умчался прочь.

…Поезд тряхнуло на очередном стыке, и Петрович тихо завыл от бессильной злобы. Утешало одно — убежденность, что его время придет, еще ох как придет…

Утром Василий Дубов занимался всякими мелкими делами, стараясь не покидать свою контору. При этом детектив прислушивался к радио — он ждал важного сообщения о задержании руководства национал-большевиков. После всех сведений, накануне переданных им инспектору Бергу, у правоохранителей, как считал Василий, просто не было другого выхода. По расчетам Дубова, милиции оставалось лишь уточнить кое-какие данные да снять показания со свидетельницы Марьи Васильевны, так что известия о задержании он ожидал самое позднее часам к одиннадцати. Однако прошло и одиннадцать, и пол двенадцатого, но сообщения все не было.

— Ну чего они медлят? — беспокоился Василий. — И Надя чего-то задерживается…

Надежда Чаликова собиралась в ближайшие дни «на побывку» в Москву и с утра отправилась в Центральный универмаг за кое-какими покупками.

Внезапно легкая музыка стихла, и из радиоточки зазвучал встревоженный голос диктора:

— Передаем срочное сообщение…

— Ага, наконец-то! — Василий спешно подошел к репродуктору и усилил звук.

— Двадцать минут назад в Центральном универмаге произошел сильный взрыв. Есть жертвы и раненые. Пострадавшие доставляются в первую городскую больницу. На месте взрыва работает следственная бригада…

Не дослушав сообщения, Дубов выбежал из конторы и поспешил вниз по лестнице, перескакивая через две и даже три ступеньки. Минуту спустя «Москвич» мчал его в направлении больницы.

Первым, кого детектив встретил в приемном покое, оказался ни кто иной как Ивлев. Поэт с перевязанной рукой слонялся по вестибюлю, наблюдая, как «Скорые» и просто попутные машины подвозят новых раненых. Увидев Василия, Ивлев кинулся к нему.

— Что с тобой, Коля? — заботливо спросил детектив.

— Ерунда, бандитская пуля, — засмеялся Коля, хотя случай для шуток был совсем не подходящим. Просто поэт находился явно в состоянии сильного «вздрога». — Но тебе, Вася, я признаюсь, как родному — у меня там золото и бриллианты! — Ивлев затрясся, как в нервическом припадке. И вдруг погрустнел: — Я уж надеялся, оставят хоть на пару дней на казенных харчах, но ты же видишь, что тут творится… Перевязали и отпустили.

— В универмаге? — коротко спросил сыщик. Поэт закивал. — Может быть, ты там заметил что-то подозрительное?

— Конечно, заметил! — радостно подхватил Коля. И доверительно понизил голос: — Но ты никому ни-ни! Я видел, как Скрипка, ну, это один из…

— Знаю, знаю, — перебил Дубов. — И что же?

— Ну вот, я видел, как он что-то опускал в мусорник.

— Взрывчатку?

— Не знаю, что именно, слышал только, что в том отделе громче всего бабахнуло.

— Ты должен немедленно рассказать об этом полиции! — воскликнул детектив. — Вон, я вижу, инспектор Берг…

— Нет-нет, что ты! — испуганно проговорил поэт. — Они же борцы за политические идеи, а я их что, буду «закладывать», будто какой-нибудь Азеф? — И Коля, торопливо простившись, поспешил к выходу.

Детектив неодобрительно покачал головой и подошел к инспектору:

— Что нового, Аскольд Мартынович?

— Сами видите, — буркнул инспектор. — До чего дожили…

— А как насчет моего дела?

Аскольд Мартынович выразительно глянул на Дубова, будто хотел сказать: «Тут такое, а вы со своими глупостями», однако сдержался:

— По-моему, Василий, вы снова не там копаете. В логике вам, конечно, не откажешь, но с фактами слабовато.

— А хоть соседку вы допросили?

— Допросили, — не очень ласково глянул инспектор на Дубова, — но она все отрицала. Дескать, ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знаю.

— Как так! — изумился Дубов. — Она же мне сама говорила…

— Разумеется, мы ей напомнили о том, что она вам говорила, — не без тени ехидства подхватил инспектор, — и знаете, что нам ответила почтеннейшая Марья Васильевна? Сначала она сказала, что никакого Дубова знать не ведает, а через пять секунд заявила, что Дубов — подонок, мерзавец и враг русскоязычного населения. И чем это вы ей так насолили?

Василий не успел ответить, так как к ним подошел доктор Серапионыч. Он был в белом халате и, похоже, только что отошел от операционного стола.

— Здравствуйте, доктор, — вздохнул инспектор Берг. — Что это вы здесь, а не в морге?

— Покойники подождут, — деловито ответил доктор, — а живым сейчас моя помощь куда нужнее.

— Скажите, Владлен Серапионыч, Чаликова здесь, или?.. — Дубов порывисто схватил доктора за руку.

— Здесь, — отведя взор, ответил доктор.

— Ну и как, как она?

— В критическом состоянии. В момент взрыва оказалась вблизи эпицентра. Но будем надеяться на лучшее.

— Если с ней случится худшее, то никогда не прощу себе… — прошептал детектив.

— А вы-то тут причем? — удивился Берг.

— Ведь я ее втянул в свои расследования. И знаете, что я вам скажу: цель этого взрыва — устранить Чаликову.

— И у вас есть реальные основания так считать?

— Ну разумеется! По моей просьбе она в последние дни усиленно «копала» под национал-большевиков…

— Опять вы за свое, — неодобрительно перебил инспектор.

— Да у вас, голубчик, просто мания преследования, — скорбно покачал головой Серапионыч. — И вообще, друзья мои, извините великодушно, я должен возвращаться к своим пациентам.

— Вы можете считать меня маньяком, сумасшедшим и кем угодно, но я уверен, что смерть Лавини и взрыв — звенья одной цепи! — заявил Дубов, когда они с Бергом остались вдвоем. — И если вы меня сумеете в этом переубедить, то я съем свою шляпу и галстук впридачу!

— Не надо, они вам еще пригодятся, — проворчал инспектор. И тут его словно прорвало: — Да, да, да, вы тысячу раз правы, эти лимоновцы — настоящие головорезы, и я совсем не удивлюсь, если ваши подозрения подтвердятся! Но вот так вот взять и арестовать их мы не можем. Недостает доказательств. Вот если бы удалось схватить их, что называется, с поличным, на месте преступления…

— Откуда такая щепетильность, Аскольд Мартынович? — пристально глянул Дубов на инспектора.

— А то вы не понимаете?

— Представьте себе, вот такой вот я непонятливый.

— Ну ладно, давайте начистоту, — решился инспектор. — Вы знаете, как к нашему государству относятся в Москве. И прекрасно понимаете, какая вонь подымится, если мы тронем нацболов. Припомнят и нарушения прав человека, истинные и мнимые, ну и так далее по списку, вплоть до, — инспектор невесело ухмыльнулся, — туркменских красных стрелков. И кричать будут почти все — независимо от того, как кто из политиков относится к экстремистам в самой России. Просто по принципу «наших бьют». Да и вообще, ни для кого не секрет, что за Абелем и компанией стоят российские спецслужбы. А уж на что чекисты способны — не мне вам объяснять.

— Так что же, выходит, ничего нельзя сделать? — упавшим голосом произнес Дубов.

— Пока — ничего, — подтвердил Берг. — Разве что придумать какой-нибудь совершенно неожиданный ход… Ну ладно, что-то я тут с вами заговорился, а мне еще свидетелей допрашивать. И еще, — обернулся он на прощание, думаю, не нужно вам объяснять, Василий, что откровения, на которые вы меня вызвали — не для широкой публики.

— Понимаю, — кивнул Дубов.

Детектив отошел в сторонку и стал наблюдать, как в приемный покой вносят новых раненых. О том, сколько повезли в морг, он боялся и думать.

Василий Дубов смотрел по телевизору вечерние новости, но одет он был совсем не по-домашнему — скорее, по-походному. А на экране сменяли друг друга страшные кадры смерти и разрушения. Диктор за кадром говорил подчеркнуто сухим голосом: