Елизавета Михайличенко - Повестка в Венецию - Нижние ноты

— Так вот… Это была моя первая работа, — она промокнула губы, внимательно посмотрела на бордовый отпечаток, затем скомкала салфетку. — Неважно. Короче, уже через несколько месяцев меня послали на стажировку в Италию. Вместе с Марио, моим шефом. Представляешь, какая удача! Ведь это тогда и представлялось настоящей жизнью. Ужин в Нью-Йорке, а обед в Риме.

— Да-да, — сказал я вежливо. — Только тогда тебе уже не семнадцать, а как минимум — восемнадцать. И что же Марио?

— Если ты не прекратишь, — разозлилась Юлька, — то прекращу я. Лучше ты мне тоже что-нибудь такое потом расскажешь. В отместку, окей?

Мы так пару секунд повглядывались друг в друга напряженно, а потом все-таки рассмеялись.

— Кстати, мой первый муж мне не нравился. Но он умел покорять женщин. В Риме я сразу сказала ему: «Никогда! Будем друзьями». Он согласился. Мы поехали на экскурсию. В замок такой известный. Сан-Лео. Но был февраль, и он пустовал. Только мы и группа школьников. Марио повел меня в зал, где хранились магические средства Калиостро. Калиостро был заключен в этом замке. Там он и умер. Марио очень серьезно пошутил, что эти средства действуют на расстоянии и сейчас все решится…

— Понял. Тобой цинично дистанционно проманипулировали посредством сушеной лягушачьей лапки? Или что там за магические примочки?

— Если тебя интересует именно это… — Юлька замолчала и явно задумалась не пора ли на меня обидеться. Видимо, решила сделать это в следующий раз: — Примочки, кстати, были весьма любопытные. Кристаллы, магические камни, оникс, хирургические, что ли, инструменты. Животное какое-то раскатанное и засушенное, похожее на инопланетянина. Потом мы спустились в убогую каморку — это была его камера. Белые стены и широкий деревянный топчан, по краям как бы обугленный временем. На топчане лежала черная увядшая роза с длинным стеблем. Марио предложил сфотографировать меня на ложе Калиостро. Я прилегла. А он вдруг закрыл щеколду на двери. Дверь закрывалась изнутри на огромную такую щеколду. А я боялась, что если подниму шум, придут все эти школьники и начнут смеяться… Вот так, Саша. Можно сказать, что я предпочла быть изнасилованной, чем смешной.

— Короче, он тебя соблазнил, — усмехнулся я.

Юлька взгляд не отвела и надменно усмехнулась в ответ:

— Это мальчиков соблазняют, Саша. А девочек завоевывают.

— …в одном Нью-Йорке семьдесят тысяч израильтян.

— Нолик не прибавила?

— А какая разница? И кончай делать вид, что тебе не нравится Америка. Я ведь общалась в Йью-Йорке со многими израильтянами. Ваших у нас полно. Все, кто может, приезжают к нам.

— Это тебе рассказал мойщик посуды в баре? — уточнил я. — Парень из городка развития в Негеве, не окончивший по лени и тупости даже среднюю школу? Так вот, посуду он научился мыть в армии, потому что в боевые части его не взяли. Ты бы его подольше послушала, он бы тебе рассказал, что «русские» украли у него страну.

Юлька смотрела изумленно, потом развела руками:

— Слушай, ты так завелся… Кто бы мог подумать, что ты патриот! Вообще-то мне сказал это программист, из хорошей фирмы. По-русски, кстати, сказал. Я не имела в виду ничего такого, обидного.

— А никто и не обижается, — ответил я помедленнее. — Просто понимаешь… как бы это сформулировать… Я вступил со своей страной в какие-то более близкие отношения, чем просто денежно-вещевые. Вот я хожу ее защищать. Мне противно, когда она проявляется как-то по-уродски. Слушай, давай эту тему отставим?

— Да дело же не в том. А в том, что мне за тебя страшно. Вы не можете вечно выигрывать. Арабов слишком много, они могут проигрывать и проигрывать. А вы живы до первого поражения. Уедем, а?

Она смотрела тревожно и грустно, как-то очень по-бабьи. Словно мой эшелон уже начал движение. А может действительно проводить девушку за океан?

— А где ты познакомился со своей гелфрендой?

— Еще в армии, давно.

— А, да, у вас же девочки тоже служат. И что же делала в армии твоя подруга?

— Да так, ничего. Была на курсах, как это… военных птичниц.

— Что??? Это просто «Свинарка и пастух»! Я сейчас умру! — Юлька билась в истерике. — Сашка, все, что хочешь… Объясни, кто это — военная птичница? Она что, боевых петухов выращивала?

Вообще, правда смешно. Как-то эти армейские термины не переводятся на индоевропейские языки.

— Понимаешь, у наших девушек довольно ограниченный выбор.

Юлька обсмотрела меня с головы до ног и сказала:

— Да уж…

— И это тоже, — кивнул я. — Вот Орка. Мечтала выйти замуж за ведущего детской телепередачи и стать военной летчицей. А вместо этого… Короче, если оставить в стороне мужчин и сконцентрироваться на военной службе… Короче, ей прислали список. Кем она может быть в армии. Там было несколько разновидностей секретарш, военная птичница, ну, это те, кто отгоняют птиц от авиабаз. И эта, сейчас ты опять будешь смеяться. Наблюдательница за воздушными шарами… Так, успокоилась? А рано — в списке была еще ныряльщица в мелкой воде.

— Да ну тебя, ты нарочно так все переводишь. Ныряльщица в мелкой воде это же аквалангистка.

— Угу. Военная аквалангистка водоизмещением пять сотых тонны.

— М-да… В Святой Земле, я вижу, браки заключаются не на небесах. У вас они заключаются в армии, да?

— В армии мы только познакомились. А парой стали через несколько лет. Студентом, я подрабатывал охранником в школе, где она преподавала.

— Она что, старше тебя?

— Да. На десять дней. Просто девушки служат в армии на год меньше.

Вечная слава изобретателю кредитных карточек. Венеция — единственный город, где ощущаешь свою экономическую ущербность. Мы вышли из ресторана и сырой ветер разбавил алкоголь. Мы боролись с ним, прячась в первых попавшихся барах и победили.

— Смотри, Юлька, какая стая гондол. Кружат повсюду. В Тауэре — вороны. Здесь — гондолы. «Черный воронок» гондолы уже отправлен за нами…

— Хочу гондолу!

— Говновопрос!

— А у тебя нет денег.

— А 10 лет назад у меня что, были деньги на цветы?

— А я знала, где ты их тыришь. Просто делала вид.

— Может хватит?

— Что?

— Делать вид.

— Дурак.

— Даже больший, чем ты думаешь.

— За это я тебя и люблю.

— За это не любят.

Мы снова были на Сан-Марко. И на знаменитом пьяццо уже закрылись все заведения. На площади, в растерявшемся от обилия венецианского стекла витринном свете, остались только мы и мертвые голуби.

— Когда я была здесь с Марио… что ты на меня так смотришь? Ты же знаешь — была, потому что после Сан Лео мы плюнули на все наши римские дела. Нет, это не была любовь, а, я это уже говорила, да? В смысле, с моей стороны. Но это был фейерверк! Мы сорвались на север, потому что в Венеции был карнавал. Этого нельзя было упустить. Знаешь, это было… Ну, ладно, ладно, все, а то ты так смотришь…

Да никак я не смотрю. В этом свете вообще нельзя понять, как кто смотрит. Глаза блестят, как осколки и все. Хочется ей, чтобы на нее так смотрели. Карнавально, ага.

— Я смотрю не на тебя. Очень интересно как раз.

— Сквозь меня? — подхватила Юлька. — Ну ладно. Так вот, я не смогла доесть пирожное во «Флориане» и захотела покормить голубей. Ясно, что я нарочно его не доела. А меня за это, представляешь, чуть не оштрафовали. В Венеции ты не имеешь права кормить голубей чем попало. Я, кстати, знала что кормить нельзя и штрафуют. Мне стало интересно что он сделает. А вообще, нужно купить специальный корм. А в него добавляют какую-то противозачаточную гадость — чтоб не размножались. Но кто-то все равно размножается, а кто-то дохнет.

Что же он сделал, интересно? А нам не интересно:

— На то и Венеция. Коварство и любовь. Тебе продают корм для птичек, а ты их травишь. Умиляясь и на собственные средства.

— Как морских свинок! — хитро прищурилась она. — Сашка, знаешь, странно, что ты уже взрослый. И я тоже. Взрослая. Свинка.

— Ага. Кстати, этих не отравили. Этих задавила толпа своих же. Взрослых.

— Пошли отсюда.

— Лучше поплыли.

— Нет, не надо.

— Нога разболелась.

— Врешь!

Замок на гондоле был еще смешнее, чем на съемной тележке.

— У тебя шпилька есть?

— И подвязки тоже нет. Ладно, на.

Она протянула мне большую канцелярскую скрепку.

— Откуда?

— Листочки скрепляла. Скачала инфу из интернета. Я ведь была здесь всего один лишь только раз. Да и то в угаре.

— Тогда считай до десяти.

Амбарный замок раскрылся на счете «семь». Гoндола была как галоша сверху черная, а внутри красная. И защищала от сырости.

— Предел падения, — констатировал я. — Воровать галоши из парадного это предел падения. Лезь под чехол, а то заметут. Ляжем на дно. Отнесет подальше, потом будем грести.