Дураки все - Ричард Руссо

годится. Мы закапываем их в землю, уверяя в своем обожании, вечной преданности и любви, обещая помнить всегда, но в конце концов забываем – или пытаемся забыть. Вот и образ старого судьи, которого погребли не далее как сегодня утром, уже тускнел в коллективной памяти. Кроме Реймера, никто не помнит о его бедной матери, а когда и его не станет, она окончательно исчезнет, будто никогда и не существовала. Неудивительно, что мертвые возмутились. Неудивительно, что гробы их прут из земли и приоткрывают крышки, точно спрашивая: “Помнишь меня? Помнишь ли свои обещания?” Бедная Бекка. Если она злится на него, можно ли ее винить? Он ведь даже не дал ей этих стандартных обещаний. Всего лишь похоронил, потому что он ее муж и это его долг, но не желал ни прощать, ни забывать ее вероломство. И сегодня, осознал Реймер, он умудрился все истолковать с точностью до наоборот. Это его злость на Бекку дала смертельные метастазы, а не ее злость на него. О мести мечтала не она под землей, а он на земле, и ярость его подпитывало разъедающее осознание, что другой любил ее искреннее и сильнее, чем он. Другой мужчина дал ей торжественные клятвы и даже, судя по розам, сдержал их.

Гудение в ушах резко прекратилось.

Ты сам-то себя слышишь? Ты хоть понимаешь, до чего ты сейчас жалок?

Это еще что такое?

Ну а как бы ты сам себя описал?

Реймер не понимал, кто он, обвиняемый или обвинитель, и не нашелся что сказать в свою защиту.

Хоть раз скажи себе правду.

Правду?

Я понимаю, тебе это непривычно.

Да пошел ты.

Ладно, и все же подумай хорошенько.

Я знаю, кто я такой.

В ответ издевательский хохот.

Да ты понятия не имеешь. Старуха была права.

Голос изменился.

Кто такой Дуглас Реймер? Кто такой Дуглас Реймер?

В точности как мисс Берил в восьмом классе.

Ох, не могу, ты меня в гроб вгонишь.

Реймер дождался, пока смех утихнет, и наконец наступила тишина.

Ну ладно, а что с этой черной цыпочкой? Говоришь, ты знаешь себя? Тогда объясни мне, почему ты с ней путаешься?

Реймер почувствовал, как пожимает плечами. Подумал о Кэрис, о том, какой славный был вечер и что он, кажется, ей нравится. Реймер не помнил, когда ему в последний раз было так хорошо.

Не знаю, признался он.

Еще как знаешь.

Трудно объяснить.

Не трудно. Просто скажи правду.

Ну… мне сейчас не помешает дружеское участие…

Видишь? Вот об этой херне я и говорю. На самом деле тебе хочется увидеть бабочку на ее заднице.

Знаешь что? А ты недобрый.

Ну наконец-то. Хоть к чему-то пришли.

Реймер открыл дверцу машины, изверг на землю бараньи отбивные, спаржу и красное вино, надеясь, что вместе с содержимым желудка изгнал и того, кто поселился в его голове. Но увы.

Полегчало? – спросил голос, когда он закрыл дверцу.

Да.

Я тебе не враг, помолчав, продолжал голос.

Но и не друг.

Это мы еще посмотрим.

Отстань от меня. Уходи туда, откуда пришел.

Я там, откуда пришел.

Нет, ты прилетел на молнии. И когда зуд уймется, ты исчезнешь.

Нет.

Реймер сглотнул комок и почувствовал тошнотворный вкус этой правды.

Я спрошу тебя вот о чем: неужели тебе хоть капельку не любопытно?

Что именно?

Что написано на визитке, придурок.

Рука не разжимается, – сказал Реймер и поднял свою клешню так, чтобы видели все, словно рядом с ним был еще кто-то.

Попробуй еще раз.

Разумеется, на этот раз пальцы медленно разогнулись, кожу пронзила тысяча игл. В кулаке лежала смятая карточка цветочного магазина, Реймер положил ее на колено, разгладил, как мог, и поднес к свету. “ПРЕКРАСНЫЕ ЦВЕТЫ ГИЛКРАЙСТА”, – было написано рельефными буквами. Под названием магазина красовался вездесущий Меркурий в крылатых сандалиях и с букетом в руке.

Переверни.

Вновь ощутив дурноту, Реймер открыл дверь, но на этот раз ограничилось рвотными спазмами.

Не тяни.

Можно я тебе кое-что скажу? – спросил Реймер.

Что угодно.

Как же мне надоело быть всеобщим посмешищем.

Он ожидал, что над ним посмеются, но голос ответил:

Я здесь, чтобы помочь.

Реймер смотрел на визитку, размышляя о выборе, который ему предоставили.

Когда я узнаю, все переменится?

Давай выясним.

А если станет хуже?

Да переверни ты уже эту сраную карточку.

Реймер перевернул. Всего одно слово, и почерк наверняка был изящный, пока чернила не расплылись. Не то семь, не то восемь букв. Первая явно “Н”, вторая “а”. Найджел? Натаниэл? Нет, следующая буква, которую можно разобрать, вторая с конца, – вроде бы “д”. Что за имя такое? Наконец до него дошло. Это вовсе не имя, а слово: “Навсегда”.

Не знаю, как ты, сказал Дуги, а я очень разочарован.

И у Реймера снова загудело в ушах.

Загробные хлопоты

Когда Салли приехал домой, у тротуара стояла машина – чья именно, он не знал. Свет в доме мисс Берил не горел – по крайней мере, с улицы не было видно. Руб вскочил на переднем сиденье, опершись лапами на торпеду; он тоже заметил чужую машину, облаял ее и оглянулся на Салли.

– Вижу, – ответил тот. – Замолчи, пока не получил.

Пес озадаченно склонил голову набок. Салли ни разу пальцем его не тронул, но в угрозах его всегда ощущалась уверенность, и не обращать на нее внимания было невозможно. Пес замолчал, но от напряжения окропил мочой бардачок.

– Пошли.

Салли выбрался из машины, Руб его опередил.

Странно, что столько лет спустя Салли по-прежнему мысленно называл этот дом “домом мисс Берил”. Он так долго прожил в комнатах наверху, что по сей день, забывшись, поднимался по задней лестнице и утыкался в запертую дверь. Если Карл, ныне там обитавший, оказывался дома, то кричал ему: “Идиот, ты здесь уже не живешь”. И хотя Питер с Уиллом семь лет прожили в комнатах первого этажа, Салли до сих пор удивлялся, видя одного или другого, а не бывшую свою хозяйку. Последнее время ему сделалось неуютно в доме, и это было еще более странно. Особняк замечательный, один из лучших на улице, а та, в свою очередь, одна из лучших улиц Норт-Бата. Реши Салли продать дом, выручил бы за него небольшое состояние. Отчасти благодаря внуку – тот стриг газон и обрезал живую изгородь. Перебравшись сюда, они с отцом дважды перекрасили дом и в обмен на невысокую квартплату кое-что ремонтировали и подновляли. Салли вообще не хотел брать с них деньги, но Питер и слышать