Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий

на ноги — и насладиться радостью жизни, бегом, бегом, к скалам в Бель-Иль и Этрета! Не мы же вам помешаем, мы вас лишнего койкодня не задержим: каждый день стоящ, а точнее дорогостоящ, а стало быть, раз вы уже здесь — значит, без этого уже вам никак не обрадоваться жизни.

Эти картинки здесь — поддерживающая терапия, указующая цель наших совместных стремлений; и она не за горами. Буживаль! Вот оно, солнце импрессионистов! Тут, в этом-то жизнеутверждающем местечке, в 30 км от Парижа, несчастный человек, Тургенев Иван-то Сергеевич, долго-долго умирал, от первых признаков до того, пока, наконец, не умер здесь же от несказанно мучительнейшего и мутившего помрачениями его рассудок рака позвоночника с метастазами в сердце (!), прошло 5 лет… 5 лет непрерывной боли! жуткое, жуткое дело.

Как известно от одного сказителя, смерть — это бы еще полбеды, беда — внезапная смерть. Напротив, боль внезапная, мгновенная — это еще куда ни шло, можно потерпеть; а вот продолжительная, каждодневная многолетняя мучительная боль — это беда бедовее некуда; она превращает человека в… Остановлюсь за своей невозможностью назвать словом этот кошмар: просто превращает-извращает человека.

Тургенев умер в 65. Толстой в 82. По тем временам очень много. Даже и сейчас не так мало. Он был силён во всех смыслах слова. И из души просто так не выводился. Но, належавшись с ним в лежку, я, кажется, удумал, как его в себе извести. Да попросту: возьму любой случайный предмет и посмотрю, что напишется о нем, если применить стиль и логику Толстого. Тогда, если схвачу этот якобы безыскусный прием, меня отпустит.

И вот плоды творческого раздумья:

«N. был один из тех многих блестящих молодых людей, которые убеждены в том, что, как жаворонок поставлен в то положение, в котором он не только должен, но обязан не только летать, но при этом и петь, так и они поставлены в то положение вещей, при котором необходимо чистить зубы. И они, хотя или нехотя, исправно вычищали их, вставая поутру; вычищали, следя за тем, чтобы как следует, то есть до ненатурального, фальшивого блеска обработать каждый зуб; и потом, после каждого приема пиши, выполаскивая полости ртов с тем тщанием, с которым обделывали они и другие свои дела, казавшиеся им не только серьезными, но самыми нужными, будь это в присутственном месте или на балу, где они выделывали все с той же бессмысленной тщательностью и серьезностью всякие «па» и «гран па»; а между тем было, казалось, очевидно, что более нелепого, пустого и потому дурного дела, чем ежедневная по много раз на дню чистка зубов с тем, чтобы назавтра повторить все то же самое, — более ненужного занятия нет на свете; но они не видели тут никакого противоречия, сколь бы очевидно оно ни было; если же и видели, то решить его единственно возможным способом: отречься делом от пустого предрассудка и вредной привычки, несмотря на то, что так поступали все окружающие из их крута, то есть перестать чистить зубы, — так поступить они не могли решиться, потому что это ставило бы их в невозможное положение фальши, проистекающей, по их убеждению, от неорганичности такого поступка данной среде, кругу лиц, слишком давно и привычно заведших привычку чистить зубы чем более раз в день, тем лучше — так, чтобы привычка эта рано или поздно должна была давно переродиться в необходимость, что и произошло в незапамятные времена; и вот эти лучшие, умнейшие и благороднейшие из молодых, сознавая необходимость покончить с пустейшим суеверием, видели одновременно с необходимостью одновременно и невозможность этой необходимости, потому, что «неправда не нами началась, не нами и кончится», — и от отчаяния помирить себя с собой еще сильнее бросались в чистку зубов, в исследование того ужасно серьезного вопроса, какой зубной порошок и какой эликсир для полоскания лучше, — как бы говоря: «Что ж, окаянный, но долг — и, по крайней мере, нас не упрекнуть, что долга своего сословия мы не исполнили»«.

Худо ли бедно, но меня отпустило. Или, по крайней мере, начало отпускать. Я сорвал с него всю его всяческую маску.

И вдруг подумал: невероятно, но что, если в глубине души, в ее прорешке, куда закатилась его младенческая память, величественный старикан хотел от нас, читателей, чтобы мы его — пожалели? Чтобы, допустим, какой-нибудь я, и вот я — и его пожалел? Конечно, это бред, это вздор, кто он и кто я? но все-таки — что, если так? Ведь он, какой бы ни был, а в одном, как и все. Родом из детства. А все, у кого детство отнято или истекло само собой, то есть все мы до одного — несчастны. Для того чтобы стать несчастным, достаточно просто — выжить из детства. А это происходит с каждым, за исключением всяческих клоунов, поэтов и артистов: эти взрослые дети несчастнее вдвое обычного — им, как и всем переросткам, природа мстит за покушение на нее. А всякий несчастный (то есть, получается, просто каждый), сколько ни гордился бы, всегда хочет, чтобы его в его несчастии — поняли. Мы думаем, что понять того же Клода Моне — это восхититься светоносной силой его красок. А он пишет, уже под старость лет, уже за 80: «Сегодня более чем когда-либо я вижу, насколько противоестествен тот незаслуженный успех, который выпал на мою долю. Я всегда стремился достигнуть лучшего, но возраст и неудачи истощили мои силы. Не сомневаюсь, что вы найдёте мои полотна совершенными. Я знаю, что, когда я их выставлю, они принесут мне большой успех, но мне это безразлично, поскольку сам я считаю их плохими…».

Вот как пишет человек-не-кривляка, отдающий себе честный отчет, кто он есть таков, даром что гений. Именно потому, что гений: человек, вышедший на границу человеческого, яснее всех видит, чего она стоит.

И потому не мучайте невыносимой радостью жизни — нищего седого лысого, у которого в нижней челюсти осталось ровно два зуба — гляди, вот тот, а вот этот; которого подняли с пола супермаркета — «Едека», куда я свалился в неожиданном обмороке — и сердобольные вызвали нотдинст, неотложку, и четыре санитара подняли меня, как знамя, и со всеми удобствами я загремел вот в эту самую, теперь уже родную навеки палату 427; лысого беззубенького, у которого на счету — 23 ойро, а еще 2 у него украли, увели в больнице; которому нет еще и… а у него уже инсулиновый диабет, второй инфаркт, болезнь Крона в тотальной форме без ремиссий