Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов

Но и тут, на песке и камнях, жизнь росы коротка. Едва она коснется земли, как превращается сразу от тепла просто во влажный слой — это может быть пот на камнях или следы дождя, не успевшего высохнуть и оттого пахнущего водорослями.

Роса, чистая и прозрачная, пахнущая высотами мироздания, где летает звездная пыль, живет только в полете, от матового света до песка — вот отрезок короткой, но поистине поэтической жизни!

Туман, оставшись после росы, поспешно уходит в расселины скал, в заросли саксаула, в норы песчаных зайцев, мышей и будит их влажным запахом, напоминая о близком дне. И после тумана все вокруг становится чистым и зримым, взгляд уже видит дальше и зорче и не утомляется от долгого созерцания пустыни.

Туман как бы забирает с собой легкие струйки песка, что держатся до рассвета в воздухе и не могут ни улететь, ни лечь на камни и травы, уносит он с собой и дымку — песчаная осока, сгорая днем от солнца, дымит незаметно; он такой легкий и воздушный, этот дым, что днем, при свете солнца, совсем не виден и только ночью собирается над песками красноватым облачком. И туман все разом смахивает с лица пустыни торопливым, но усталым жестом…

Туман уползает, но утро еще не наступило. Еще серый одинаковый свет, но не лунный, сотворяющий кругом замысловатые тени, а свет, как бы проникающий во все, просачивающийся сквозь барханы, заросли и скалы и оттого не оставляющий теней и своих отпечатков, спокойный, умиротворяющий. Едва хвостики тумана исчезают в норах и трещинах камней, чтобы, уплотнившись там, затвердеть и превратиться в пятна ярко-красной, голубой и желтой краски, проносится по пустыне следом легкий ветерок. Всегда кажется, что каждодневный на рассвете ветерок, теплый и солоноватый, прогоняет туман, а без его появления туман прожил бы еще немного, до первых лучей солнца.

Солнце уже вышло, но еще не видно из-за желтого воздуха пустыни. Его увидят, когда первые лучи коснутся песка и плавно так, со звоном лягут, превратившись в сплошной, новый уже, белый свет. А пока лучи его тянутся к земле, холод в высших сферах, через которые эти лучи пробиваются, спускается все ниже и ниже, самая подвижная его струя первой достигает земли — от нее и получается роса, — а плотный последний слой холода, спустившись потом, когда уже роса успела превратиться в туман, легко соприкасается с теплом камней и песка, оставшегося после ухода тумана, и от тепла земли и холода высших сфер и рождается этот легкий ветерок.

А это значит, что уже пришло наконец утро в пустыню. Ветер покачнет травы, зарябит песок, сорвет пух и перья со скал, словом, ударит в неслышный колокол Дня.

Еще до прихода ветра коршун, спавший с открытыми глазами, безо всякого усилия, перехода от сна к пробуждению увидел наступление рассвета.

Все еще не вылезая из гнезда, не потягиваясь, не расправляя тела и крыльев, он просто смотрел. Тот самый суслик, что был разбужен запахом влаги, давно уже возился возле запасного выхода своей норы, собирая разбросанный саксаул. Взяв стебелек передними лапками и держа его меж коротеньких когтей, он важно и нелепо шел на задних лапках к выходу, чтобы прикрыть его.

Коршун уже давно хотел полакомиться соседом, чья нора находилась на подвластной ему территории. Но суслик днем, когда коршун охотился, почти не вылезал из норы, а ночью, когда суслик промышлял, коршун спал. И видел его коршун только изредка, вот в такие бессонные ночи или перед самым рассветом, когда суслик что-то поправлял у себя возле норы, что-то расширял или переделывал, был занят строительством.

Но рассвет — не время охоты. Тело тяжелое после сна, крылья помяты. Прежде чем начать охоту, надо сделать хотя бы несколько кругов над скалой, чтобы размяться, но суслик уже успевает заметить коршуна и вернуться в свою спальню.

Закрыв потайной выход саксаулом, суслик стал теперь на передние лапы, а задними лапами расковырял песок и насыпал слой его на стебли, чтобы место это не бросалось в глаза, и побежал к входу в нору, и коршун с сожалением посмотрел ему вслед, на жирные его ножки и вздутые от сытости бока.

По легкому треску вокруг скалы коршун понял, что лучи солнца уже обильным потоком достигли песков — это корочка соли, охладев за ночь и затвердев, лопалась^ от тепла. Коршун поднялся наконец на ноги и, подойдя к краю гнезда, выглянул наружу из расселины.

Заметил он сразу, что в пустыне уже началась работа. Первыми, как всегда, начинают ее жуки-скарабеи. Видно, парочка степных антилоп — джейранов, животных, которых коршун встречает теперь уже так редко, помчалась на рассвете далеко на водопой и где-то здесь рядом оставила после себя переваренную за ночь траву — навоз. Скарабеи, толкая друг друга в черные бока и спины, ловко разрезали навоз зубцами на голове и сразу же начинали работать пилочками ног, лепя шарики и откатывая их каждый в свою сторону.

Черные гладкие спины их отливали на солнце синим светом. Свет этот резал коршуну глаза, и он часто жмурился, чтобы отдохнуть. Никакой свет так не утомляет взгляда коршуна, как синий, глаза его, привыкшие к желтому — цвету песка и белому — от больших соляных наростов на песке, так редко видят синий — небо в пустыне серовато-желтого цвета, — что он непривычно отталкивает взор, гасит его блеск.

В те короткие мгновения, когда коршун открывал глаза и наблюдал за скарабеями, он видел среди них обман и воровство. Стоит какому-нибудь жуку подтолкнуть своими зубцами шарик на верхушку барханчика, как шарик оказывается ловко отнятым у него другим притаившимся в песке скарабеем. И тот, кто с таким искусством сотворил шарик, лишь удивленно смотрит по сторонам, не понимая, в чем дело. Наклоняется вниз — не скатился ли шарик обратно, — клешня его от удивления вытягивается, а потом резко разрезает воздух от злости, когда он видит, что зеленый его шарик, цвета невидимых травных былинок, смешанных с песком, по которому катил он его усердно, попал в чужие клешни. А тот, плутоватый, уже пустился прочь с бархана, и преследовать его бессмысленно.

Терпеливее всех простодушные сизифы — жуки чуть меньше скарабеев по размеру, зато с другим преимуществом перед ними' — у сизифов длиннее передние ноги, они могут скакать и проворно убегать от преследования.

Сизифы сейчас тоже катят свои шарики, но не отнимают их друг у друга. Бесцеремонно, без всякого напряжения и хитрости отбирают у них