Ничего не скажу - Владимир Станиславович Елистратов

в шубе, валенках, подонок, и ушанке. А другой гнус, в дублёнке, унтах и шерстяном шлеме, совал мне в рот, как гастрологическую кишку, ледяной микрофон и спрашивал что-то вроде:

– Что вы чувствуете в этот прекрасный момент?

Я хотел сказать им:

– Все хорошо. Я чувствую себя отлично. Только дайте же вылезти, падлы!

Но когда я окончательно поднял улыбающееся лицо и уже собрался сказать все это, они как-то порывисто отпрянули от меня. В их глазах были скорбь и ужас, и шерсть на унтах журналиста стала дыбом. Как будто перед ними был не улыбающийся победитель моржевого заплыва, а не знаю кто. Морж Серёжа, из тех, заботящихся о своем здоровье, который благоразумно не принял участия в заплыве и наблюдал за мной с берега, потом мне рассказывал:

– Ты улыбался, как Медуза Гангрена.

Я получил грамоту за победу в заплыве, но моржевать бросил. И много лет моя забота о здоровье выражалась исключительно в обильном питании, долгом сне и многосекундных прогулках по балкону.

Но у меня был тёща. Я понимаю, что говорить о тёщах – это петросянство и пошлятина. Но я должен о ней сказать, потому что я убеждённый реалист. Я считаю, что реализм – это как спирт. А всё остальное, всякие там постмодернизмы, – это ликёры, коктейли и прочие враги печёнки. Я реалист. А реалист обязан беречь печёнку и говорить правду, даже если она (правда) – тёща и даже если она (тёща) давно сидит в ней (печёнке). Я немного запутался, но – мужественно продолжаю.

Итак, я говорю о тёще. Тем более что это – бывшая тёща, а говорить о бывшей тёще – это так же безнаказанно, как о Древнем Египте.

Единственное, чем занималась моя тогдашняя тёща – она заботилась о моем здоровье. Причем исключительно на словах. Она могла часами тревожно заботиться о зяте:

– У тебя ужасный цвет лица. Тебе надо срочно обратиться к эндокринологу.

Или:

– У тебя страшный сколиоз. Немедленно иди к хирургу.

Или:

– Почему ты так много икаешь? Сейчас же иди к гастроэнтерологу.

– Слушайте, Тамара Семёновна, я вас очень прошу, отстаньте от меня, пожалуйста… Ну, икнул человек два раза. А чего бы мне не поикать? Я же съел целую скумбрию. И вообще: видите, я очень занят. У меня срочная работа. Понимаете?

– Это ужасно! – говорит Тамара Семёновна, романтично прислонившись головой к двери моего кабинета. – Такой болезненный аппетит говорит о плохом состоянии печени. Ты должен, ты обязан прямо сейчас обратиться к этому… как его?..

– К икологу…

– Не шути так. С этим не шутят. И вообще ты слишком раздражителен. Сходи, прямо сегодня сходи к психотерапевту.

– О Господи! Ну я вас очень прошу: посмотрите телевизор.

– Зачем ты меня обижаешь? – Тамара Семёновна всхлипывает. – Тебе просто нравится мучить меня? Да?

– О Боже мой!

– Вот-вот, видишь? Просто несносный характер! Нет, психотерапевт тут не поможет, тут нужен психиатр…

– Я тоже так думаю.

– Ты грубишь мне? Нет, это невыносимо!

Дальше следует сцена. Затем – примирение. Моя бывшая жена всё это время сидит в комнате и смотрит сериал. Ей по барабану. Моя бывшая супруга – это нордический крокодил, пирамида Хеопса.

На следующий день все начинается сначала. Сама Тамара Семёновна всю жизнь лечится. От всего. Хотя первый раз голова у неё заболела в тридцать пять лет. С тех пор, если у неё вдруг заболевает голова (а это случается раз в три-четыре года), она вызывает неотложку.

Однажды за столом в кухне после часового рассуждения о том, что розовый цвет моего лица неспроста, я потянулся, хрустнув пальцами, а затем покрутил головой. От усталости. Мои шейные позвонки нежно хрустнули. Совсем нежно и негромко, как у всех. Но этого вполне хватило:

– У тебя катастрофическое состояние суставов. Наверняка и почки ни к черту. И желудочно-кишечный тракт. И перистальтика. И в целом – обмен веществ. Наверняка повышено содержание мочевой кислоты в крови. И соль, соль! Вместо суставов – сплошная соль. Артрит, подагра – это начало конца! Ты обречен! Тебе надо лечиться. Немедленно, сейчас же. Единственный выход – Карловы Вары. Да, да, только Карловы Вары! И нам с тутусечкой (это она про нордического Хеопса) тоже не помешало бы подлатать эндокринную систему.

Весь следующий месяц Тамара Семёновкна говорила только о Карловых Варах, и я сдался. Мы подкопили денег и полетели в Чехию.

Карловы Вары, несмотря ни на что, – прекрасное место. Там, вдоль речки Теплы, щебеча что-то глубоко интимное про клизмы, порхают стайки фотомодельных жён русских олигархов.

Там у источников все послушно, как ослики, пьют тёплую, крайне полезную для перистальтики воду, похожую на ту, что ностальгически льется из ржавого крана в чертановской хрущобе. Пьют её из стаканчиков-чайничков с изящно изогнутыми носиками.

У мужчин этот процесс напоминает неторопливое шкиперское курение трубки. У женщин… Бог знает, в какие бездны эроса может умчаться подсознание автора!..

Там ходишь – совсем как герой классической русской литературы, как карлсбадский скучающий дворянин, только в шортах, шлёпках и с кумачовой мордой, на которой написано: «Только бы не дефолт!»

Там так романтичны оркестры под открытым небом, так роскошны крокусы и так своевременны туалеты.

Там в Тепле жирные чернильные карпы с перламутровыми пузиками лениво плещутся под мостами, огромные, как кашалоты.

Там шейхи с изможденными лицами возглавляют квадриги толстых жён (им разрешается по четыре), и восемь женских глаз горят жадным маслянистым огнем из-под черных хиджабов.

Там с утра до вечера – процедуры, процедуры… Первый раз в жизни я решил как следует полечиться.

– Какую процедуру вы мне посоветуете сделать? – спросил я у симпатичной молоденькой чешки на ресепшене Замковых Лазней. – Какую-нибудь… покруче. Вы понимаете?

– Понимаю. Сделайте подводный массаж, – улыбнулась чешка явно московского происхождения, – это круто. Советую.

В кабинке стояла полная ванна с тощим шлангом внутри. У ванны, торжественно, как солдат у мавзолея, – чешская девушка предпенсионного пошиба.

– Снимайте купальник, – приказала чешка.

– В смысле – плавки? – зарделся я.

– В смысле – снимайте, – сказала чешка и отвернулась на двадцать пять градусов.

Я, в стыдливых корчах, снял «купальник» и, прикрывая срам ладошками, как Горький на переходе со станции «Тверская» на станцию «Чеховская», лёг в ванну. Сорок минут девушка-пенсионерка водила по мне тощим шлангом с напором воды, как в уже упомянутом чертановском кране. На даче я после бани из пожарного шланга зимой ледяной водой обливаюсь до синяков, чтоб протрезветь. А тут… Самое сильное впечатление – это то, что «без купальника».

– Ну как, круто? – спросила первая чешка, когда я подошёл на ресепшен после процедуры.

– Круто, – сказал я.