Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров

Где оно – это обыденное, никчёмное, скучное?! Вспомни, с каким душераздирающим тщанием всё было прописано ранее – от облака до дверной ручки, на которой повисло чьё-то исподнее. А теперь будто картина мира потекла вспять, обнажая укрытый мазками карандашный эскиз. Деревья и кусты точно неумелые акварельные пейзажи – водянистые, бледные. Дальние панельки вообще без окон. Люди похожи на силуэты, сквозь них просвечивает городская пустота. У продавщицы и лица-то нет, близорукий блин с клоунским красным ртом. Страшно переворачивать полтинник, вдруг на обратной стороне вместо герба СССР гладкая поверхность…

– Тебе чего, мальчик?! – спрашивает прокуренный бабий голос.

Определённо нельзя нести в дар Крестовому Отцу шоколадку «Пальма» – обидится! Впрочем, выбор невелик…

– А можно батончик со сливочной начинкой и «Буратино»!

– Что ещё за буратина такая? – хмурится одурманенная миазмами Юдоли продавщица.

– Ситро же!.. – не верит ушам Костя. – Газировка…

Вещь Мира осмысливается и обретает место только внутри слова. Троица – это Вещь в себе; Имя, называющее Вещь; Тот, что понимает связь Имени и Вещи. «Я» удерживает Сущее наполненными смыслом словами, ибо объективного мира вне сознания нет. Реальность даётся нам в Языке, а он, в свою очередь, формирует и контролирует образ реальности. Если Вещь утрачивает смысл и значение, то рвётся связь внутри Троицы. Остаются опустошённые слова, исчезает Сущее, и Бытие сменяется Небытием. После Юдоли не будет даже того, что называют материей, ибо исчезнет божественный описательный аппарат.

– А при чём тут кладбище, Божье Ничто?!

– Костя! Костя! Костя!..

– Я тут! – вздрагивает мальчишка. – Чего кричишь?!

– Не кричу, а объясняю. Последнее, что сопротивляется Не-Бытию, что бьётся в нас, как сердце, – собственное Имя! На кладбище все тексты – Имена, безмолвный оклик Языка, спасающий от погружения в Без-Умие. Звать – это возвращать и воскрешать! В Именах сокрыта сущность мира. Имя – как нетленный позвонок «луз» Каббалы, из которого вырастает Тело Воскресения. Имя Божие – сам Бог!..

Ты замечательно всё растолковал, Божье Ничто! Даже иудейскую метафизику с имяславием скрестил. Главное, у Кости не осталось вопросов…

Вдалеке почтенный советский некрополь. Его основали в довоенные годы, и работал он до недавних лет. А теперь закрыт. Похороны случаются нечасто – когда умирают родственники погребённых. Здесь тихо, почти всегда безлюдно. Те, кто навещал родню, сами почили и улеглись рядом…

– И как мы собираемся искать могилу праведника, Божье Ничто? – с нарочитым энтузиазмом спрашивает Костя.

На самом деле мальчишке тоскливо и тревожно.

– Надо определиться с кладбищенской практикой… – задумчиво отвечает царапина. – Какая целесообразнее в нашем поиске. Может, у тебя имеются какие-то идеи?

– У меня?! – пучит глаза Костя. – Мне почём знать?!

– Тебе во сне, кроме прочего, подробнейше объяснили, что кладбищенские практики бывают двух видов – экстенсивные и интенсивные.

– Я и слова-то такие в первый раз слышу!

– Ты просто от волнения позабыл, – успокаивает Божье Ничто. – Термин «экстенсивное» в нашем случае означает «вширь», а «интенсивное» подразумевает «вглубь». Могилу праведника можно искать поверху и понизу.

– Мне и такое снилось?! – сомневается Костя.

– Я ничего не выдумываю, – подтверждает царапина. – Лишь просматриваю хранящуюся у тебя в голове информацию.

– И что лучше?

– Нет панацеи, дружок. Но мы с тобой испробуем все варианты… – И добавляет со вздохом: – Кстати, не факт, что вообще повезёт обнаружить священные кости. Праведники – штучный материал…

За невысокой металлической оградой надгробия – однотипные серые прямоугольники. Алой каплей просвечивает похожая на ёлочное украшение звезда на железной тумбе.

– Что значит – поверху?

– Установка первичного контакта с кладбищем, обращение к коллективному эгрегору…

– Которому ситро и шоколадка… – осторожно добавляет Костя. – Крестовому Отцу.

– Совершенно верно… Это также ритуальная работа с активными могилами и астральными сущностями, поиск погостных союзников, э-э-э… мистический брак… В общем, экстенсивная практика – это гостевой формат. А вот интенсивная – когда ты сам становишься частичкой кладбищенской среды.

В памяти мальчишки неожиданно всплывает двустишие:

У меня волшебный гвоздь —

Я покойник, а не гость!

– Именно! – как бы кивает Божье Ничто. – Это и есть некромимесис!

– Чего-о?! – Костя отмахнулся бы, да в одной руке авоська с дарами, а другая в кармане.

Малыш, не хмурься, ты же видел бабочек, похожих на листья, трутней, неотличимых от пчёл. В биологии это называется мимикрией – прогрессивным уподоблением среде. Мимесис же – регрессивная псевдоассимиляция. Гостевой визит подразумевает модус «живого». Некромимесис уподобляет тебя мёртвому.

– Я умру, что ли?! – пугается Костя и останавливается в десятке метров от кладбищенских ворот. – Никуда не пойду, сам ищи свои дурацкие кости!

– Это не настоящая смерть! – с досадой восклицает Божье Ничто. – А медитативный опыт радикального самоотчуждения.

Костя, тебе уже сколько раз объясняли, что живой – это «протяжённый». Мёртвый – тот, кто лишён континуальности. Различимость этих состояний обусловлена горизонтом наблюдения и когнитивным инструментарием наблюдателя. Проще говоря, мы не можем сразу определить, кто перед нами – умерший или спящий. Речь идёт о формировании временной некрооболочки. Если сохранять необходимую дистанцию, ни одна кладбищенская сущность не определит её качество и природу.

– Всего-то нужно слиться с мёртвой средой!

– И как это сделать? – тревожится Костя. – Лечь и не шевелиться?

Закрой глаза и узри Тьму. Точно птиц отпусти на волю желания и мысли. Почувствуй, как угасают во мраке шумы и звуки. Испытай Страх, прими его в себя, ибо Страх и есть подлинный ты. Ощути в себе Волю и впусти в себя Тьму. Воля Тьмы и есть твоё истинное «я». Впитай в себя Тьму до последней капли и погрузись в смертную Силу. Это и есть Великое Ничто…

– Что за бредятина?! – морщится Костя.

– Кхм… Вообще-то внутренний монолог растождествления, примерный образчик. Но можно ничего не говорить, а просто визуализировать погружение в глубины кладбища. Будто ты уходишь на дно, как рыба-сом, плывёшь посреди корней и камней. Твоему взору предстаёт величественная пучина гниения! Гроба и тлен, кости, истлевшие одежды, мертвецкие бледные лики. Кажется, стоит лишь потянуться, и коснёшься ломкого пергамента кожи, приголубишь чьи-то растрёпанные кудри…

– Что-то мне не нравится твоя интенсивная практика, Божье Ничто! – категорично заявляет Костя.

– В крайнем случае допустимо положить в рот пучок травы или корешок с могилы. Между прочим, у немцев про того, кто умер, так и говорят: «ins Grass gebissen».

В вольном переводе – «прикусивший траву». Будь оно всё проклято!

– Тьфу! – плюётся Костя. – Гадость какая!

– Ну а как по-другому сливаться с пространством кладбища? – кривится Божье Ничто. – И я, что ли, выдумал эти практики?!

– А кто же ещё?!

– Я за что купил, за то, как говорится, и продаю! Это всё из твоей головы. Просто в состоянии некромимесиса кладбище открывается изнутри. Неужели не интересно, как это?!

– Как? – равнодушно