Собрание сочинений. Том 5. 2001-2005 - Юрий Михайлович Поляков

точно. Я же сам план рассадки гостей готовил. Ну и работка! Теперь понимаю, почему раньше бояре из-за того, кому где сидеть, дрались. Большой смысл! Сел человек на свой стул согласно табличке, и всем сразу без всяких объяснений понятно: кто таков. Твое место было за пятнадцатым столом.

– А сколько всего столов?

– Шестнадцать.

– Ясно, – скуксился Свирельников.

– А что ж ты хочешь? Ты у нас пока человек новый.

– А почему вычеркнули?

– Наверное, шеф узнал про «Химстроймонтажбанк». Дело-то опять открыли!

– Да я заплачу пять штук, мне дело об убиении царевича Димитрия в Угличе снова откроют! – рассердился Михаил Дмитриевич.

– Хорошая шутка. Надо запомнить! – засмеялся Жолтиков, обнажив художественные зубные протезы.

– Нет, ты действительно думаешь, меня из-за Горчака не пригласили?

– Наверное, во избежание лишних ассоциаций. Шеф ведь тоже там кредит брал и тоже не вернул…

– А почему же он тогда мне «Фили» отдает?

– Потому что доверяет. Ты, кстати, сколько принес?

– Как договаривались, – ответил Свирельников и под столом ногой подвинул чемоданчик помощнику префекта.

– К тому, о чем договаривались, добавь еще половину.

– За что?

– За доверие. Горчаков. Раз! Какая-то статья нехорошая про тебя в «Колоколе» завтра выходит. Два!

– Не выходит!

– Замечательно, но это дела не меняет.

– Мне надо подготовиться…

– Готовься. Кто тебе мешает?

В это время принесли суши с лососем и ананасный сок.

– Ты что шефу подарил? – спросил Болеслав, жуя.

– Кинжал. Старинный, кажется, аварский… – с трудом ответил Свирельников, расстроенный новыми расходами.

– А твой Веселкин подарил рисунок Сомова. Эротический. Знает, чертяка, что шеф галерею к дому пристроил.

– Почему мой?

– Ну не мой же! Вы вроде друзьями были? Как ты, кстати, с ним договорился? Все очень удивились, когда он с дистанции сошел.

– С бывшими друзьями и с бывшими женами труднее всего договариваться! Но у меня получилось! – усмехнувшись, сообщил Свирельников.

– С женщинами вообще трудно, – со знанием вздохнул Жолтиков.

– Слушай, Болеслав, – взмолился директор «Сантехуюта», – поговори с шефом! Пятьдесят процентов тяжело. Двадцать! А?

– Михаил Дмитриевич, запомни: если покупают Клондайк, не торгуются! Не жадничай. Когда я похудел, знаешь, сколько костюмов пришлось выбросить? Чокнуться можно. Но есть потери, которые вознаграждаются. Понял?

Сказав это, он залпом допил сок, подхватил чемоданчик и, покачивая им, направился к выходу игривой походкой.

– Пидарас! – пробормотал Свирельников. Он мстительно вообразил, как через Алипанова выйдет на рубоповцев, напишет заявление о вымогательстве, передаст этому извращенцу меченые доллары и прямо здесь, в «Сушке», Жолтикова повяжут. Как он будет вопить, что это провокация и деньги ему подбросили! А потом во всех газетах: «Бывший депутат арестован при получении взятки». Затем Болик, конечно, сдаст шефа. Эта сволочь будет галереи строить, а ты, как сявка, теперь ищи деньги! И хотя Михаил Дмитриевич прекрасно сознавал, что никогда ничего такого не сделает, от воображаемой картины ему полегчало. Он вынул телефон и набрал номер Алипанова.

– Аллёу!

– Это я.

– Ну и что там с «Жигулями»?

– Я же говорил: «жигуль» исчез, зато теперь какая-то «девятка» привязалась!

– Во как! Ну и какого цвета «девятка»?

– Темно-синего.

– А номер? Записал?

– А-281-ММ.

– Молодец! Я бы с тобой в разведку пошел. Что еще заметил?

– Водитель, по-моему, похож на Эльвириного мужа…

– Ну наблюдательный же ты парень! Докладываю. Майор Белый застрелился в девяносто шестом году…

– Из-за чего? – похолодел Свирельников.

– Вообще-то он страдал депрессиями после Афгана. Но застрелился из-за жены. Застал ее…

– С кем?

– С соседом.

– С каким еще соседом?

– По лестничной площадке. А чего ты так огорчился? Радуйся, что не из-за тебя.

– Ты меня не понял.

– Все я понял. Ты, Михаил Дмитриевич, конечно, выдающийся мужчина, но если женщина изменяет мужу, то, поверь, не только с тобой. Проходной двор – он и есть проходной… Я внятен?

– А что же это тогда за «девятка»?

– А это очень даже хорошая «девятка». «Контрнаблюдение» называется.

– Так это твой человек?

– Мой. Он за тобой немного поездит. Ладно? Ты сейчас где?

– На Маяковке.

– Какие планы?

– Хочу заехать к жене – о дочери поговорить.

– А что такое?

– Из института отчислили…

– Худо. Знаешь, что я тебя попрошу? Когда будешь с Тоней разговаривать, понаблюдай. Может, что-то тебе в ней странным покажется…

– Ты думаешь? Нет, исключено!

– Исключать нельзя ничего. Ты же сказал, что вы еще не развелись и фирма на нее оформлена.

– Она в этом ничего не понимает.

– Но ты все-таки понаблюдай!

– Хорошо, понаблюдаю. Слушай, я тебя еще хотел спросить…

– Про Эльвиру?

– Ну ты догадливый.

– Это не я догадливый, это мы, мужики, все одинаковые.

– Узнал про нее что-нибудь?

– Узнал.

– Ну и что с ней?

– Ушла в монастырь.

– Хорош издеваться! Я же серьезно.

– И я серьезно. Где-то под Серпуховом есть женский монастырь. Там она. Уже давно…

31

Тоня открыла дверь и несколько мгновений смотрела на Свирельникова как на случайного мужчину, позвонившего не в ту квартиру. Волосы она остригла и покрасила в золотистый цвет. Лицо светилось косметической свежестью, глаза лучились. Она вдруг напомнила Михаилу Дмитриевичу прежнюю юную студентку филфака, которой он страстно добивался когда-то, мучаясь надеждами и погибая от разочарований.

– Ну что ты стесняешься? Проходи! – пригласила она, словно наконец узнав его.

– Я не стесняюсь! Мне нужно с тобой серьезно поговорить!

– Серьезно?

– Да!

– Поговорим. Поставлю курицу – и поговорим! – спокойно сказала Тоня и, повернувшись, отправилась на кухню праздничной женской походкой.

На ней был бело-розовый спортивный костюм, загадочно обтягивающий тяжелые бедра. Эта обширность ниже талии отличала ее смолоду, и она с самокритичным юмором говорила, что среди других женщин всегда выделяется «ягодиц необщим выраженьем».

Познакомились они при обстоятельствах необыкновенных и даже забавных. На четвертом курсе зимой Свирельников, как всегда, приехал на каникулы к родителям: отсыпался, отъедался и листал телефонную книжку в рассуждении, какой бы из знакомых девушек позвонить. Невинности он лишился еще в свой первый ленинградский год во время вылазки в женское общежитие трикотажной фабрики «Красное знамя». Из казармы туда можно было перебраться, не выходя на улицу, по крыше и балконам. Небезопасный этот путь назывался «тропа Хо Ши Мина».

В курсантские годы его личная жизнь имела некий коллективный оттенок. Индивидуальные ухаживания требовали времени, денежных расходов и при этом вовсе не гарантировали роскоши постельного общения. Ведь стоит лишь начать всерьез добиваться благосклонности, и у девушки сразу пробуждаются надежды на законное будущее, а также возникает твердое убеждение в том, что самый безопасный секс только после свадьбы. Но странное дело: в шумных бестолковых ночных компаниях та же самая рассудительная девушка, запьянев, впадала иной раз в такую буйную и разностороннюю доступность, что забывала обо всем – и лишь жарко шептала в ухо: «Только не в меня!» Таких в шутку называли «невменяемыми». Правда, наутро, проснувшись, она вела себя, словно вечор всего-навсего задремала, склонив головку на плечо кавалеру, и от новых встреч чаще всего отказывалась, ибо, как острили тогда, совместно проведенная ночь еще не повод для знакомства.

Но в тот отпуск личная жизнь как-то сразу не заладилась. Обычно «сейшены» устраивал у себя в квартире Петька Синякин, которому понимающие родители, уезжая на дачу, разрешали «похулиганить», считая, что это убережет его от раннего необдуманного брака. Он, кстати, так до сих пор и не женился. Но в ту зиму Петька был в опале за то, что повез кататься подружек на отцовской «трешке» и столкнулся с грузовиком. Каникулы получались безысходные. Тогда курсант Свирельников, одевшись во все лучшее цивильное, включавшее буклированное полупальто с шалевым псевдомеховым воротником и серую шапку из китайского кролика, решил попытать счастья в общественном транспорте и даже начал неловко знакомиться с хорошенькой пассажиркой в троллейбусе. Но та посмотрела на него с насмешливым превосходством и как бы невзначай стянула узорную варежку с правой руки, гордо обнаружив на пальчике новенькое обручальное колечко.

Настроение совсем испортилось, и когда из своей Обираловки позвонил Веселкин, чтобы узнать, насколько у однокурсника результативно протекает заслуженный отдых, Свирельников от тоски пригласил его в гости. Они выпивали, со смехом вспоминали институтских преподавателей, особенно того, который к месту и не к месту любил говорить про «слона, живущего в зоопарке». В комнату время от времени заглядывал Федька, в ту пору презиравший алкоголь, и грозился рассказать матери, когда она вернется из ночной смены, про то, как они тут