Игорь Губерман - Книга странствий

И ещё одна там есть забавная история. Один матёрый журналист спросил у своего такого же коллеги, не читал ли тот его вчерашнюю статью. На что коллега, оскорбившись, заявил:

- Вы хулиган, я Льва Толстого не читал!

В те годы я подряд и безо всякого стыда вставлял услышанное мной во всё, что я писал. Я и сейчас так делаю, хотя порой бывает стыдно. Я тогда борюсь с собой и непременно побеждаю. Ведь, как давным-давно уже сказал философ Эпиктет в беседе с Гераклитом: люди с совестью и люди без неё - все поступают одинаково, только люди с совестью вдобавок мучаются от содеянного. Но пишущий да обрящет, как говорил Нерон, отравляя писателей.

Рассказов я тогда штук десять написал. И жалко, что я некогда их утопил в помойном ведре вместе со всей любовной лирикой и письмами ответами из журнальных редакций, где советовали мне работать над собой и читать побольше классиков.

А я читал их и читаю посейчас. Настолько вдумчиво, что, ежели мне надо, с лёгкостью цитирую при случае по памяти. И никогда потом цитату в тексте не ищу, чтобы проверить, потому что знаю точно: её там нет. Однако же по звуку и по содержанию она вполне могла там быть, поэтому я привожу её, не сомневаясь и не мучаясь раскаяньем. Когда-то у меня приятель был, заметный публицист из самиздата. Он по пьянке мне признался грустно, что давно уже ничего не читает - просто не в состоянии прочесть больше страницы любого текста - тут же его тяиет возражать и дискутировать.

Я же лично - я не только письменные, я и устные почитаю очень тексты, потому что человеческая наша дивная натура сплошь и рядом в них просвечивает ярко и мгновенно. Мне недавно позвонила родственница (я её не видел отродясь и, даст Бог, не увижу), чтобы похвалить меня за помощь одной другой родственнице:

- Вы абсолютно правы, - с жаром сказала она, - и мой пожизненный девиз такой же: отдавать и отдавать! Вот у меня в Америке есть брат, так он мне постоянно помогает.

Как-то в одном американском городе у меня был домашний концерт. Публики собралось много, но была она какая-то вся снулая, надменно вялая, и моя приятельница (привезшая меня туда) очень за меня страдала. Но в антракте вдруг увидела она тесно сгрудившуюся кучку женщин и услышала слова:

- Это потрясающе! Он просто потрясающий! Он - феномен!

Приятно удавившись и обрадовавшись, моя приятельница подошла поближе. Речь держала яркая блондинка очень средней моложавости и выговаривала с пафосом последние слова:

- Он гений! И я только у него делаю по пятницам причёску!

Люди постоянно и великодушно подкидывают щепки в костёр моего восхищённого изумления перед великим разнообразием наших душевных проявлений. Как-то после выступления в Москве ко мне вальяжно и величественно подошла очень корпулентная женщина и, сладко улыбаясь, протянула мне столь же пухлую книгу.

- Я жена поэта Ерухимовича, - с ласковой интимностью сказала она, - он так любит ваше творчество, он даже вам немного подражает. Это его книга, напишите ему здесь какие-нибудь тёплые слова.

Я наугад раскрыл книжку и тихо ахнул.

- Это не подражания, - сказал я сдержанно, - это просто мои четверостишия.

- Вот видите, - нежно ответила жена поэта Ерухимовича, - он так любит ваши стихи, что они ему как свои. Напишите ему тёплые слова!

Я бы ему лучше вслух сказал, подумал я, но взял себя в руки и с елейной вежливостью отказался.

Мог ли я не записать такое? А дивные и грустные слова той пожилой женщины, что как-то в Ашкелоне специально пришла за сцену, чтобы рассказать, как она скучает по родному городу Виннице? И по еде, которую она там ела. А разве здешняя хуже? - спросил я. И женщина сказала, оживившись:

- Что вы! Все молочные продукты там у нас намного и вкуснее, и нежней! И намного дешевле!

После чего запнулась и добавила:

- Только немного радиоактивные.

Художник Миша Туровский мне рассказывал, как на его какой-то выставке подошёл к нему изысканный интеллигент, с невыразимой упоённостью задавший ему чисто художественный вопрос:

- Это у вас пейзаж или акварель?

От подобных фраз и историй у меня теплеет где-то глубоко внутри (душа у меня есть), и освежается неизбывная любовь и жалость к человечеству. Я б собирал, ни на что не отвлекаясь, целые сборники таких нечаянных речений, и поверьте - это было бы не менее интересно, чем высказывания знаменитых, которые повсюду издаются и читаются взахлёб.

А случаи, которые сверкающими блёстками так украшают декорации нашего земного прозябания? В любом почти застольном разговоре вдруг они мелькают успевай записывать, надеешься на память, но наутро... Пить, конечно, надо было меньше. Вот почему я так ценю любые записные книжки. То, что смог я разобрать в своих, и составляет эту мало связную главу.

У моего приятеля есть один знакомый, мужичок лет сорока, большой любитель и ходок. Однажды он поставил свою машину в неположенном месте, а когда вернулся, молодая полицейская женщина уже прилаживала ему на ветровое стекло квитанцию со штрафом. Погоди, закричал он, вот же я, сейчас уеду. Но ты уже давно тут стоишь, возразила она, и оба вступили в естественные и пустые препирательства. Но вдруг он заметил, как хороша эта фурия дорожного движения, и предложил ей выпить чашку кофе, что на израильском арго означает прямое и недвусмысленное предложение пойти в постель. А почему бы нет? -меланхолически ответила полицейская, у меня есть часок, и я живу неподалёку. И всё было очень хорошо, и они вышли на улицу, слегка обнявшись, и договорились скоро повидаться снова, обменялись телефонами и стали расставаться. Но, садясь в машину, он увидел с ужасом, что эта молодая женщина, только что стонавшая в его объятиях, спокойно вынула из сумки ту злосчастную квитанцию и ловко всунула ему на ветровое стекло под щётку дворника. Любовь и долг никак не вытесняли друг друга в её незамутнённом сознании.

А дипломат один мне рассказал в ответ историю, случившуюся в Риме. Он чудовищно превысил скорость, торопясь из аэропорта, и полицейскому, его остановившему, ничуть не возражал. Тот покачал головой и принялся выписывать штрафную квитанцию. А позади сидела пожилая еврейка, жарко и безостановочно спрашивая на идише, что случилось и почему так долго. Полицейский дописал квитанцию, вручил её и вежливо спросил:

- А кто это у вас там так кудахтает?

- Я встретил тёщу и везу её домой, - на том же итальянском объяснил попавшийся дипломат. Полицейский молча взял у него из рук квитанцию, порвал её и с мягкостью сказал:

- Сегодня в семье достаточно одной неприятности.

Всё то, чем собираюсь я начинить эту главу, никак не связано ни содержанием, ни временем, ни местом, отчего я далее абзацем только буду их разъединять, хоть как-то отмечая их отдельность.

С волнением и торжеством рассказывала мне в Нью-Йорке женщина (в былом - искусствовед, а ныне - по кондитерскому делу), как она однажды изготовила необыкновенной красоты и вкуса торт. Он удался настолько, что его поверхность она украсила двумя большими буквами из крема - ПП, что означало Полный Пиздец. И все сотрудницы пришли в восторг (они-то знали в этом толк), и лишь владелица кондитерской сказала, что не может допустить такую надпись из-за слишком ей известного ханжества приличных покупателей, и надпись стала расшифровываться в товарной этикетке как Полночный Поцелуй.

Один немыслимой известности артист (да что я, собственно, темню Александр Ширвиндт) как-то вспомнил молодые, чуть ли не студенческие годы. Они стояли возле поезда, провожая приятеля - того позвали в Питер сниматься в кино, и ехал он в спальном вагоне, где купе на двоих, и вообще всё было прекрасно. Но приятель резко скис, увидев, что в купе ему предстоит ехать с неким знаменитым средних лет актёром яркой гомосексуальной ориентации. Приятель не на шутку испугался, сник и боязливо лепетал, что просто он не знает, как себя вести, если маэстро к нему станет приставать. И Ширвиндт ему бодро предложил:

- А знаешь, что? В вечернем вашем разговоре ты упомяни как будто невзначай и мельком, что у вас в семье есть давняя традиция на ночь сыпать в жопу толчёное стекло!

А к неизменному партнёру Ширвиндта - к Державину я приставал, как банный лист, я умолял его мне рассказать хоть что-нибудь о маршале Будённом, зятем которого он был какое-то время. Державин отнекивался, врал, что ничего не помнит, но одну историю я всё-таки услышал. Как-то маршалу Будённому прислали пригласительные билеты на какую-то театральную премьеру, и он взял с собой зятя. Маршал был в штатском одеянии, благодарно реагировал на все сценические шутки, и Державин вдруг услышал, как на ряд позади них один зритель сказал другому:

- Посмотри, вон если того усатого мудака одеть в мундир - вылитый получится маршал Будённый.

Очень люблю историю, рассказанную мне приятелем-музыкантом. У них в оркестре был один немолодой еврей, мечтавший хоть раз в жизни посетить настоящий западный бордель. И в первую же зарубежную поездку, не надеясь, что он долго будет выездным, свою мечту решил осуществить. Но по неграмотности он зашёл в довольно дорогое заведение, в котором было некое ступенчатое обслуживание клиентов. Девушку себе он выбрал по альбому фотографий, но вместо неё в комнату вошла вдруг симпатичнейшая молодая китаянка с тазиком душисто пахнувшей воды. Приятно улыбаясь и по- птичьи что-то вереща, она помогла ему улечься на диван, сняла с него штаны и с нежной аккуратностью омыла его уды сладострастия тряпочкой, обмокнутой в тёплую ароматическую воду. Бедный музыкант был так взволнован и обескуражен этой предварительной услугой, что ему стало хорошо в эту тряпочку, он надел штаны и ушёл очень довольный.