Лев Толстой - Том 11. Драматические произведения 1864-1910 гг

Беклешов. Хорошо, хорошо. Идеалист! Я говорю, коли я не возьму тебя в руки, ты попадешь, как кур во щи. Ну, да с этой точки зрения мы затравим. Ну, расскажи, сама особа какова?

Венеровский. Как тебе сказать — девочка по наружности весьма приятная, добрая, ласковая, и натура еще не вполне испорченная. Задатки есть очень хорошего. В эти последние две недели я много давал ей читать, много говорил с ней. Она начинает понимать вещи в настоящем виде. Например, чувствует уже всю гнусность среды, желает из нее вырваться и понимает ничтожество своих почтенных родственников. Натура весьма честная и хорошая. И, раз вырвав ее из этого подлого гнезда всякой мерзости и разорвав, разумеется, все связи с почтенными родственниками, я надеюсь, она доразовьется вполне. Вот увидишь. Поедем нынче.

Беклешов. Гм, гм. Это хорошо. Ну, а что это за особа племянница?

Венеровский. Племянница эта, видишь ли, эманципированная девица, неглупая и развитая натурка, но непривлекательной наружности.

Беклешов. А вот, как хочешь — не дается женщинам вместе миловидность и развитие. Эти глупенькие, розовенькие все-таки приятнее.

Венеровский. Хе, хе! да, конечно. Так эта особа для меня весьма неудобна. Вот видишь ли, в прежнее время между мной и этой девицей были кой-какие отношения… Она была единственное мыслящее существо во всей семье, ну и невольно я сблизился с нею. Ну, теперь эта особа как бы заявляет свои притязания. Ну, глупо выходит, и может выйти еще хуже, когда моя женитьба ей станет известна.

Беклешов. Это скверно.

Венеровский (гордо). Нет, почтенный Сергей Петрович, упрекнуть меня никто не может: я поступил, как должен поступить каждый честный человек, понимающий свободу женщины. Я тогда сказал ей, что не беру на себя никаких обязательств, что отдаюсь только на время этим отношениям.

Беклешов. Ха, ха, ха! Ведь я вижу, что тебя смущает: ты думаешь, уж не дурно ли ты поступил в отношении ее? Вот идеализм-то! Да ты подумай, с кем ты имеешь дело. Помни ты, что эти люди считают дурным и хорошим. Ведь все нравственные понятия извращены в той среде, где они живут. С этими людьми ежели считатъся, всегда будешь в дураках. Первое правило знай, что то, что для нас нечестно — для них честно, и наоборот. С этим и соображайся. Но, положим, ты находил удовольствие с ней — на безрыбье и рак рыба — что ж из этого следует?

Венеровский. Это так, — но девица эта навязчива, считает за собой права и может повредить мне. И вообще, я бы желал устранить ее.

Беклешов. Надо посмотреть.

То же, входит грязный сторож, старик, служащий вместо лакея, а потом Катерина Матвеевна и Иван Михайлович.

Сторож. Анатолий Дмитрич, ента барышня опять вас спрашивают, да и с барином.

Венеровский. Какая барышня?

Сторож. А ента, что прежде бывала, стриженая.

Венеровский. Это Прибышев с племянницей. Пусти.

Сторож уходит.

Беклешов. Вот на ловца и зверь бежит. Затравлю обоих.

Входят Иван Михайлович и Катерина Матвеевна.

Иван Михайлович. Ну, были в вашей школе с Катенькой. Любочка хотела тоже ехать, да боялась, — она простудилась вчера. Вот и заехали к вам. Ну, я вам скажу, Анатолий Дмитриевич, что за прелесть эти дети, что за такое-этакое! Да, вот истинно славно, славно!

Венеровский. Что ж, хорошо сделали, что заехали. Могу вас познакомить: Беклешов, мой товарищ — господин умный и хороший. Катерина Матвеевна, и вас знакомлю.

Катерина Матвеевна (крепко жмет Беклешову руку, так что он морщится от боли; Беклешову). Меня всегда поражало то явление, что между мужчинами связи товарищества имеют устойчивость, тогда как между женщинами явление это не… воспроизводится, так сказать. Не коренится ли причина этого в низшей степени образования, даваемого женщине? Не так ли?

Беклешов. Конечно, связь упрочивается единством воззрений, а не…

Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте. Я полагаю, вы близки преимущественно с Анатолием Дмитриевичем не в силу того, что вы товарищи, а в силу того, что вы разделяете одинаковые убеждения.

Беклешов. Конечно, мы-с разделяем одни убеждения. Вы в школе были?

Катерина Матвеевна. Да. Скажите, как вы думаете: мне пришла мысль, не может ли быть вредно развитие рефлексии у мальчиков? Согласитесь, ведь имеешь дело с слишком дельными личностями…

Беклешов. То-есть, я не знаю, как вы на это смотрите. Рефлексия есть только признак развития.

Продолжают говорить и отходят.

Иван Михайлович (Венеровскому). Я и давно хотел посмотреть эту школу — так интересно! а вместе с тем надо, думаю, нам переговорить нынче о делах, помните, о состоянии Любочки; вот я привез с собой. (Показывает портфель.) Здесь нам и удобнее будет. Потолкуем, а потом я вас повезу к нам. Что ж, Катеньке можно сказать, так как нынче все узнают. Она нам не помешает, а еще напротив — совет даст, — она хоть и с странностями, а человек умный. Катенька!

Венеровский. Теперь неловко, — знаете, этот господин…

Иван Михайлович. Ну, можно и после. Только уж нынче я вас не отпущу. Ведь надо же вам знать. (Беклешов и Катерина Матвеевна подходят.) Ну, как я вам благодарен, Анатолий Дмитриевич, за позволение посетить школу. Что за прелесть эти детинятки, я не могу опомниться. Как веселы, любознательны, какие успехи, и какое это… что-то такое… Это вам надо отдать справедливость, дивно устроено! Славно. Вот именно-то доброе дело… славно, славно.

Венеровский. Да, все работаем понемножку. Хоть и мешают, да ломим.

Иван Михайлович (Беклешову). Я нахожу, что для нашего народа нет прогресса без истинного образования, я разумею нравственное образование.

Беклешов. Да, как кто понимает нравственное образование, а конечно, полезно.

Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте! Скажите, Анатолий Дмитриевич, отчего вы не ввели звуковую методу? Она доступнее и рациональнее, гораздо рациональнее.

Венеровский. Что ж, не все рационально делается. Я предпочел Золотова упрощенную методу.

Катерина Матвеевна. А еще мне хочется вам прямо высказаться. Вот мы говорили с Беклешовым. Я полагаю, что нерационально развивать рефлексию в низко стоящих личностях.

Иван Михайлович. Извините, мне только нужно зайти в присутствие, а потом поедемте, переговорим.

Венеровский (к Катерине Матвеевне). Сейчас посудим-с, хе, хе, хе! (Ивану Михайловичу.) Что ж, заезжайте, вот и Беклешов с нами поедет. Есть где сесть в вашем тарантасе, что ли?

Иван Михайлович. Сядем, сядем. (К Беклешову.) Очень, очень рад. Нынче у нас приятный день. И приятель Анатолия Дмитриевича для нас дорогой гость.

Говорят тихо.

Катерина Матвеевна (к Венеровскому). Ежели я останусь здесь, я возьму на себя часть преподавания в этой школе. Я вам докажу на опыте, что рефлексия вредна.

Венеровский. Что ж, это можно.

Иван Михайлович (уходя). Так до свиданья, я в пять минут готов.

Венеровский (Ивану Михайловичу). Что ж, приходите, приходите. (К Катерине Матвеевне.) Почему же вы так нападаете на развитие рефлексии в детях? Я полагаю, что то, что есть благо для нас, будет благо для каждого.

Катерина Матвеевна (к Венеровскому). Нет, позвольте, позвольте! Во мне столько возникло идей по случаю посещения этой школы! Является вопрос: что вы хотите сделать из этих личностей? Признаете ли вы развитие каждого индивидуума за несомненное благо, или развитие единицы без общественной инициативы может повредить этим единицам в силу существующего ненормального порядка?

Венеровский. Я признаю-с развитие всегда за благо, в каких бы формах оно ни проявлялось бы, но…

Катерина Матвеевна. Да, по пути прогресса, прибавьте.

Венеровский. Само собой подразумевается. Но, ведь надо принять в соображение препятствия окружающей среды.

Катерина Матвеевна. Это так, но что хотите говорите, я уж сказала вам, что я чутьем сознаю, что вам не по плечу вся эта убивающая обстановка, затхлая атмосфера, которою мы дышим…

Венеровский (хочет что-то сказать приятелю). Ты…

Катерина Матвеевна. Нет, позвольте, позвольте, дайте мне высказаться. Вы задались мыслью в этом застое прокладывать свет, но вас задавит среда, вам нужна более широкая арена. (К Беклешову.) Не так ли?