Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

в высоких колосьях. Я решил последовать за ними. Часто выглядывал из зарослей кукурузы, стараясь понять, где они. Видимо, остановились где-то или, не задевая стеблей, прошли через все поле. И я неожиданно вышел на каменистый участок, где ничего не росло. Оттуда я заметил легкое движение в середине поля и возвратился. Видно, мы разминулись. Они так хорошо изучили самые короткие пути в кукурузной чащобе, что забавы ради избегали встречи со мной. Я уже собирался уходить, как вдруг набрел на крохотную полянку, которую они расчистили от початков. Вполголоса пожилая пара поведала мне свою историю. Они окончательно поселились в горах, потому что город не соответствовал более их образу мыслей. Когда они впервые вошли в кукурузное поле, как раз туда, где мы сейчас сидели, то заметили раненого зайца. Ухаживали за ним несколько дней. Потом зверек исчез. Теперь они постоянно приходят сюда и ждут его… Они уверены, что заяц тоже хочет повидаться с ними и отблагодарить. Отныне это ожидание стало для них главным занятием.

Бледный, небогатый свет не может жить без поддержки отблесков влаги. Я сидел на камне против стены дома без крыши, наблюдал, как поднимаются гаснущие блики, высвечивая неровную штукатурку. Этот свет прозрачной туманности постепенно обнажал для меня пятна старой стены. Потом я сошел по тропинке и остановился перед садом. Я был очарован этим убежищем засохших цветов и травы. Неброское место с маленькими, скромными фигурками из камня, потерявшими свои очертания. Их можно было принять за пятна выцветшего лишайника. Место для полного отдыха ума, поскольку ничто не требует внимания, и все покорно откликается на твою грусть. Я стоял у гранитного выступа, который оберегал несколько старых дырявых кастрюль, из которых торчали засохшие ветки, и следил за медленным падением солнца за гребень Лунных гор. Подумал: когда угасает дневной свет, мы тоже становимся пейзажем на закате.

Она сверху пришла, из сада,

Где цветущий миндаль сотворял свое чудо.

Между губ мне вложила цветок.

Так и мать моя делала точно

С первым цветом фиалки в горшочке,

И отец ту фиалку держал

Со словами, расцветшими с нею.

Сегодня сильные чувства можно встретить лишь на сцене.

У меня ушло невероятно много времени на то, чтобы уложить чемодан. Немногие вещи, что привез с собой, я складывал с расторопностью черепахи. Едва захлопнув чемодан, вдруг осознал, что покидаю мир, где подружился с деревьями, светом, запахами и звуками. За долгими молчаливыми беседами. Это и удерживало меня. Во мне росло новое понимание того, чего не замечал прежде. Покидая эти места, я чувствовал, что мне будет очень недоставать солнечных полос света, пробивающихся сквозь дверные щели. Я часто смотрел на тени, подобные нотным линиям, возникающие на потолке, и ждал, когда жуки, всегда снующие по старым стенам, остановятся на этих линиях, обратившись в нотные знаки, не спрашивая себя, какую мелодию они записали. Не думал, что эти случайные и таинственные встречи так прочно и надолго осядут в памяти. Днем я погасил в себе желание долго и путано объяснять самому себе, отчего держу на ладони осенний лист, пока не положил его на траву в знак нежного прощания. Часто я грущу оттого, что мне не хватает злости. Хотел бы иссушить всю сладость, что стекает с моих уст, и говорить о людях, которые пинают беременных женщин в живот или мочатся в стаканы и предлагают это свое шампанское путанам, с которыми проводят ночи. Чтобы рассказать о сегодняшней жизни, нужно иметь силу молодых матерей, которые рожают на улице и выбрасывают этот живой комочек плоти в мусорные баки. Я же все твержу, что нужно слушать симфонию дождя. К сожалению, не умею поступать иначе, и струны нежности держат меня вдали от ужасающей правды.

Оптимизм ночи угасает, дрожа перед светом свечей или в белизне молока в стакане на тумбочке.

В Москве однажды

Увидел я жену перед букетом роз,

Увядших в вазе.

И временами падал лепесток.

Хотелось ей услышать

Дыханье тишины…

Когда листок стола касался,

Та тишина и в нас жила.

Быть может, мне просто хотелось оттянуть время отъезда, но я отошел от уже уложенного чемодана и начал снова копаться в ящиках старой мебели, отыскивая то, что случайно мог забыть и оставить. Нахожу ключ. Не мой. Иду проверить, не от той ли он комнаты, что хозяин запер и не хотел, чтобы ею пользовались. Чувствую, что ключ поворачивается в замке. Открываю, но не вхожу. Не хочу проливать свет на эту маленькую тайну. Много раз я представлял себе, что могло быть закрыто там, в этой комнате. Какие-то неясные догадки, предположения, и только. Память возвратила мне историю о Борисе Пастернаке. Не помню, кто рассказал мне ее. Пастернак жил какое-то время на даче и должен был возвратиться в Москву. Когда друг заехал за ним, чтобы отвезти домой, поэт медлил и долго не спускался к машине, в которую уже погрузил вещи. Друг застал его сидящим на кухне в полном молчании. Подождав немного, он обратился к поэту:

— Что случилось?

— Нет, ничего, — ответил Пастернак тихо. — Я прощаюсь с самим собой в том месте, где прожил сорок дней в тишине.

Вот и я сидел и никак не мог решиться. Наконец выхожу, но тут же возвращаюсь. Как будто что-то позвало меня назад. Без сомнения, это был запах, легкий, но очень определенный. Подумал, что память вновь возвращает мне запах разрушенной церквушки, аромат лимонов. Теперь он заполнил собою уже весь дом. Я понял, что запах исходит из затворенной двери. Я должен был ее открыть. Не сразу решился на это… Передо мной предстало нечто поразившее меня, похожее на чудо: весь пол комнаты был устлан травой Луиза. Казалось, в этой комнате вновь выросла, возродилась та самая трава из разрушенной церкви.

Я сидел и раздумывал, пока не понял, что все мои ответы превратились в вопросы.

ДВЕ МОЛОДЫЕ ЯПОНКИ

Рассказ

Мои пешие прогулки чаще всего необъяснимы. Главное в них — беспричинность. Однажды зачем-то спускаюсь к каменистому берегу Мареккьи. Неожиданно для самого себя подбираю какой-то камень и долго рассматриваю его. В этот самый момент у меня возникает ощущение, что это и было целью моего поспешного приближения к речке.

Как-то в октябре я долго стоял, ухватившись руками за решетку, ограждавшую заброшенный сад. В этом месте у мельницы Бергантини жила прошлым