Последняя любовь бабы Дуни - Алина Бронски

по улицам, держа телефон в поднятой руке и причитая: «Нет сигнала, нет сигнала». Петров предложил всем собрать подписи, чтобы установили радиовышку. Ничего из этого не вышло. Гавриловы сказали, что тем, кто хочет болтать по телефону, в Черново делать нечего. Марья беспокоилась, что от вышки идет излучение. Старик Сидоров — ему не меньше ста лет, так как он уже был стариком, когда я еще была молодой, — сказал, что домашний телефон у него работает безупречно и что Петров может им спокойно пользоваться по-соседски.

Сидоров показал на старый телефон с трубкой и дисковым набором. Пластиковый корпус когда-то был оранжевым. Телефон стоял на столе у Сидорова между огромными желтыми кабачками, которые он только что собрал. Петров снял трубку и поднес к уху. Потом передал ее по кругу.

— Сломан, — сказала Марья.

Она протянула телефон мне, и я положила трубку.

— Сломана линия, дедушка, — сказал Петров. — Здесь все сломано, все. Глухо как в могиле, понимаешь?

Сидоров настаивал, что регулярно — не каждую неделю, но через одну — созванивается с подругой в городе.

— С Наташей, — в ответ на мой скептический взгляд уточнил он, махнув рукой на Марью. — Чуть моложе этой.

Позднее Петров пытался меня убедить, что у старика Сидорова не все дома. Но я лишь пожала плечами. Уж чья бы корова мычала, но только не Петрова.

Я сижу на скамейке перед домом, мимо меня, опираясь на палку, шаркает Сидоров. Выглядит он уже не очень. Сделав несколько шагов, он разворачивается и с трудом бредет назад. Нависает надо мной, трясясь всем телом. Будь у него больше зубов, они бы стучали. Затем он спрашивает, почему я не приглашаю его войти.

Так что я приглашаю его войти. Комната у меня, если забыть о паутине, прибранная и опрятная, гости могут заходить в любое время, я готова. Правда, визита Сидорова я не ожидала. Он опускается на стул, пристраивает палку между колен, а руки кладет на столешницу. Я ставлю чайник.

Он одет в старые костюмные брюки серого цвета, заношенные, но чистые. Ноги у него костлявые, борода жесткая и косматая.

— Дуня, — говорит он, — я это серьезно.

— Что ты серьезно?

— Сейчас скажу.

Я даю ему время. Чайник свистит, я кладу согнутые стебли мяты в два стакана и заливаю горячей водой. Свой стакан оставляю, чтобы немного остыл. Сидоров тут же отхлебывает чай и требует сахару. Достаю из серванта сахарницу. Она старая, рафинад раскрошился. Я пью пустой чай, потому что от чистого сахара становятся жадными и беспокойными. Сидоров опускает в стакан два кусочка и пытается размешать чай. Стебли мяты затрудняют задачу.

— Я тебе вот что скажу, — предупреждает меня Сидоров.

— Я вся внимание.

— Ты женщина.

— Верно.

— А я мужчина.

— Как скажешь.

— Давай поженимся, Дуня.

Я кашляю, поперхнувшись чаем с мятой, на глазах выступают слезы. Сидоров наблюдает за моим приступом сочувственно. Я достаю носовой платок и вытираю лицо, он списывает это на то, что я тронута.

Сидоров прокашливается.

— Ты только не подумай ничего дурного. Ты мне нравишься.

— Ты мне тоже нравишься, — машинально отвечаю я. — Но…

— Значит, решено, — говорит Сидоров.

Он встает, собираясь уходить. Я теряю дар речи. Затем прихожу в себя и нагоняю его в дверях.

— Ты куда собрался?

— За вещами.

— Я же не сказала «да».

Он разворачивается и смотрит на меня, голубые глаза выглядят почти бесцветными, как летнее небо над селом.

— А что же ты тогда сказала?

Я со смехом усаживаю его обратно на стул и сую в руку стакан с чаем.

— Не хочу я замуж, Сидоров. Ни за кого. Никогда больше.

На тыльной стороне ладони, там, где большой палец переходит в кисть, у меня маленькая поплывшая татуировка, которую я наколола иголкой с чернилами в пятнадцать лет. И именно сейчас она начинает зудеть. Теперь она больше похожа на мушиный помет, чем на букву.

— А почему нет? — В его старческих глазах стоит детское изумление.

— Я сюда не замуж выходить приехала.

Сидоров обиженно фыркает. Потом он вновь с трудом поднимается.

— Ты подумай хорошенько. Я бы мог починить тебе забор.

— Но почему именно сейчас?

— Потому что мы не молодеем.

— Я думала, у тебя в городе есть подруга.

Он снова фыркает и отмахивается. Его уход не остановить. Я провожаю Сидорова до дверей и наблюдаю, как он бредет по улице, поднимая палкой белые клубы пыли. Налетает ветер, и рубашка Сидорова пузырится на спине.

Я знаю его всю жизнь. Сидоров — единственный человек помимо меня, кто до аварии жил в Черново. Когда я была девчонкой, он уже был взрослым мужчиной с семьей, тогда на голову выше меня. После аварии я потеряла его из виду. О моем возвращении в Черново он, видимо, прочел в газете. В любом случае он вернулся вторым, и я никогда не спрашивала, что стало с его шумливой женой и двумя сыновьями.

Я прекрасно понимаю, что навело его на мысли о женитьбе. Он мужчина — и стирает свои вещи, уже когда они встают колом от грязи. Стирает в тазу хозяйственным мылом и, не прополоскав, вывешивает на веревку в огороде. Питается он дважды в день овсяными хлопьями, которые размачивает разведенным пастеризованным молоком, если оно есть, а если нет, то колодезной водой. По праздникам угощается кукурузными хлопьями в сахаре или яркими колечками с фруктовым ароматом из больших упаковок с иностранными надписями. Овощи у него гниют, потому что он, хоть и отличный садовод, не умеет готовить. Я же каждый день свежее готовлю, и огород мой процветает.

* * *

Я уже месяц не была в Малышах. Будь моя воля, и сейчас бы не поехала. Но запасы израсходованы, надо купить растительное и сливочное масло, манную крупу и макароны в виде букв. Накануне я достала из сарая сумку на колесиках и почистила ее от паутины. Пауки работают быстро, надо нам брать с них пример. Я сразу вспомнила биолога и то, как он аккуратно снимал паутину пинцетом и складывал в контейнеры. Я в этих паутинах ничего особенного не вижу. Они серебристые и липкие.

Спрашиваю у Марьи, что ей привезти из города, потом спрашиваю у Петрова, подумываю спросить и Сидорова, но бросаю эту затею. Гавриловых я не спрашиваю. Леночка на мой стук не отвечает. Марья просит новые журналы, пряжу для вязания и кучу таблеток, в том числе от запора. Пряжу я ей не повезу. У нее в шкафу гора дырявых шерстяных свитеров, которые она может распустить. Сумка у меня и так будет тяжелая.

Петров пожелал получить от меня добрую