Люди без внутреннего сияния - Йенте Постюма

правительственное здание. Старушка была в красных домашних тапочках и телесных колготках, я увидела проткнувший их изнутри темный волосок. Я разгладила на коленках джинсы и подумала о гамбургерах. По дороге от станции метро до дома я видела «Бургер Кинг». Документальный фильм все продолжался, а старушка как будто забыла, что я тоже тут. Я занервничала и стала думать о сексе и о писателе, а потом о моем преподавателе французского.

После нескольких недель прогулок по Парижу я до смерти устала, а от постоянного пребывания в одиночестве у меня начался стресс. Я цеплялась к каждому совершаемому мной движению и строго его оценивала. Мои туфли были недостаточно элегантными, я слишком сильно наступала на пятки, отчего у меня разболелась спина. В кафе я слишком долго не решалась заказать кофе, во всех социальных ситуациях слишком смущалась, так что предпочитала не вступать в разговоры с людьми, кроме мужчин, которые охотились на молоденьких девушек и отставали только после того, как на них наорать, чтобы проваливали. Кроме того, я слишком долго валялась в кровати, моя голова была чересчур маленькой относительно туловища, и я во все подряд добавляла слишком много майонеза. И из-за всего этого мне было совершенно некогда писать.

— To be or not to be? — спросил меня как-то раз писатель. — Что ты выбираешь?

Я засомневалась.

— Ну давай же, — сказал он. — Ты наверняка знаешь.

— To be, — сказала я наконец.

— Нет, дурочка, not to be.

Почему лучше было не быть, я не помнила, и хоть я и решила не звонить писателю из Парижа, все равно позвонила ему, чтобы спросить. Голос у него был удивленным. Когда я спросила, как у него дела, он рассказал, что ездил на неделю в Нормандию, где останавливался в отеле настолько старом и захолустном, что тот даже напомнил ему отель «Сияние», только без крови в лифте.

— Ты был с ней? — спросила я.

— Конечно, я был с ней.

Я вдруг услышала, как спрашиваю, брал ли он с собой анальную пробку и понравилось ли ей. После этого я сказала, что он, конечно же, не делал с ней ничего подобного, потому что она ведь носила его ребенка и для него это было бы чересчур. Я выкрикнула, что он всегда будет выбирать ее, ведь у нее есть еще и водительские права, и что он может сколько угодно рассказывать мне о свободе, независимости и искусстве жить, но при этом он просто тупой мудак.

После этого я позвонила отцу. Тот спросил, почему я чувствую себя такой потерянной, и посоветовал составить план моих дел и занятий.

— Это даст тебе ощущение, что все достижимо, — сказал он.

Слово «достижимо» он использовал достаточно часто. И слово «функционировать» тоже. Люди, которые приходили к нему на прием, больше не функционировали, и он должен был помочь им снова сделать жизнь достижимой. Еще он сказал, что считает очень смелым мой поступок — уехать одной в Париж в восемнадцать лет.

— Не так уж это далеко от дома, — сказала я. — И не такая уж я и храбрая.

Я последовала совету моего отца. По утрам я должна была по три часа писать книгу с десятиминутными перерывами каждый час. В перерывах я могла, например, накрасить ногти или сходить в туалет, на свое усмотрение. Днем я планировала совершать прогулки с записной книжкой в сумке, каждый день по новому округу, в порядке возрастания. По выходным я была свободна.

В первые дни все шло хорошо. И то, что я не так много записывала на бумаге, было не страшно. Я гуляла от Тюильри до старого рынка, бродила по пассажам во Втором округе, обходила импозантное здание Национальной библиотеки, при этом строго следя за тем, как ставлю ноги, чтобы избежать боли в спине. Усаживаясь отдохнуть на скамейку, я делала пометки. Спустя некоторое время ко мне подсаживались мужчины. Один из них напрямую интересовался, случалось ли мне брать в рот французский член, но большинство предлагали выпить кофе и спрашивали, не могла бы я быть повежливей.

По вечерам я с чувством удовлетворения валялась на кровати. Мой отец был прав. Когда он позвонил, я хотела сказать ему об этом, но он как раз установил на свой компьютер новую операционную систему, после чего там все отрубилось и все его пасьянсы исчезли. В панике он перечислял все кнопки, на которые нажимал.

Как-то раз, когда я плохо спала ночью, вследствие чего не смогла вовремя встать утром и взялась за работу позже, чем обычно, что означало более поздний обед и другие отвлекающие факторы, потому что есть мне все равно захотелось, — действие отцовского лекарства закончилось. После обеда я заснула, и мне приснилось, что я опоздала на самолет: у меня было слишком много багажа, и я не могла выбрать, что из одежды оставить дома. Неизвестно ведь, в каких ситуациях можно оказаться за границей. В панике я выбросила из чемодана самое красивое платье, только что купленное. По дороге я сообразила, что натворила, и решила купить в аэропорту Схипхол новое платье. В нарастающей панике я носилась от магазина к магазину. На каждом порожке колеса моего чемодана застревали.

«Если ты в какой-то день вдруг случайно отклонишься от плана, не нужно пытаться наверстать потерянное время, — сказал мне отец, — просто начни следующий день с того, на чем остановилась. Иначе вообще все испортишь». Но я в тот вечер все-таки постаралась хоть что-то написать. Своим последним продуктивным днем я была вполне довольна. С утра я написала целый абзац, а днем купила на рю-да-Ренн платье, после чего посмотрела в «Одеоне» фильм про серийного убийцу с большим количеством сцен особой жестокости: там психопат ел людей, а будучи ребенком, сталкивал других малышей в бассейн и наблюдал, как они тонули. Перед началом фильма я сделала на скамейке несколько заметок. Я открыла записную книжку. «Она утонула в беззвучном созерцании», — было написано под несколькими наспех сделанными портретами женщины с сонным лицом.

Я решила пока отложить написание книги, сначала мне нужно было увидеть мир. Мне нужно было обойти еще несколько округов.

По ночам я думала о писателе в том затрапезном отеле в Нормандии, как он идет со своей женой и дочерью по длинным пустым коридорам в монументальный зал ресторации с хрустальными люстрами и панорамным видом на море. Он смеялся над каждой шуткой своей жены. Я подозревала, что он воспринимал расстояние между ее крошечными глазами не таким уж маленьким. При мысли о смятых простынях на