Парадизо - Франческа Сканакапра

– А кекс мне можно попробовать?

– Да. Но только если будешь тихой как мышка.

Сэкономив свои пайки муки и сахара, мама замесила тесто для кекса, совсем немного, на одно яйцо, и в пять утра отнесла его деревенскому пекарю, чтобы тот испек в своей печи. Стояла ранняя осень, погода была еще теплая, и нашу печь давно не топили. В любом случае дрова мы экономили, так как их продавали ограниченно.

Все время, пока кекс пекся, мама ждала в пекарне – из страха, что его украдут. Продуктовые карточки толкали честных людей на бесчестные дела. Папа говорил, что голод даже самого добронравного человека может обратить в вора.

Кекс стоял на буфете, остывая под салфеткой. По кухне плыл такой соблазнительный аромат, что у меня в животе урчало. Мне строго-настрого запретили приближаться к кексу. Не говоря уж о том, чтобы приподнять салфетку, полюбоваться, насладиться запахом.

Мама открыла дверь, едва заслышав скрип ворот. Я смотрела в окно, как два священника идут по двору – вышагивают важно, точно два больших ворона.

– Добро пожаловать! Пожалуйста, прошу вас, проходите, садитесь, – суетилась мама, то и дело оправляя платье.

– Благодарю вас, синьора Понти. Вы очень любезны.

Дон Амброджио перевел взгляд на папу, который сидел у печи, сжимая руками колени. Лишь в такой позе он мог как-то контролировать приступы боли.

– Извините, что не встаю встретить вас, дон Амброджио. Мне требуется время, чтобы подняться на ноги.

– Не стоит извиняться, синьор Понти. Чудо уже то, что вы с нами, хоть сидя, хоть стоя.

Дон Амброджио, крупный мужчина с дряблыми складками подбородка над колораткой, придвинул к моему отцу стул. Пахло от него потом, вином и нафталином. Второй священник был полной его противоположностью – с худым лицом, тонкими губами и крючковатым носом, острым, точно топор.

– Позвольте представить вам дона Джервазо, – сказал дон Амброджио, изящным жестом показывая на второго священника. – Дону Джервазо доверили приход Сан-Мартино, где он занимается благороднейшей и бескорыстнейшей благотворительной работой с невменяемыми, калеками, а также со всеми изувеченными на Первой мировой.

Дон Джервазо смиренно кивнул.

– Мы опасаемся, что в результате нынешней войны появится еще больше раненых, нуждающихся в такой же помощи, – продолжил дон Амброджио. – Мы можем лишь молиться о скором возвращении мира.

Дон Джервазо снова угрюмо кивнул и откуда-то из складок своей сутаны извлек карандаш и черный блокнотик.

Я молча сидела на своем стуле, как мне и велели. Моего присутствия ни один из священников, похоже, не заметил.

– Подкрепиться не желаете? – предложила мама, снова оправляя платье. – У меня есть немного цикория, если угодно.

От кофе остались лишь смутные воспоминания, поэтому на смену ему пришел суррогат – смесь из ячменя, цикория и чего угодно темно-коричневого цвета, омерзительная на вкус. Даже добавление коричневого сахара из свеклы дела не спасало, вкуснее не становилось. По папиным словам, напиток этот напоминал смесь грязи и коровьей мочи.

– Вы очень любезны, синьора Понти, но дону Джервазо в самое ближайшее время нужно вернуться к своим обязанностям в Сан-Мартино, поэтому при всем желании надолго задержаться не получится. Вот только неужели я чувствую аромат бисквита?

– Да, дон Амброджио. Это, конечно, очень маленький бисквитный кекс, но я буду рада вас им угостить.

Дон Амброджио сложил вместе пухлые розовые ладони. Его толстые губы блестели от слюны.

– Изумительно! – воскликнул священник, нюхая воздух. – Не позволите ли вы мне взять домой буквально крошечку?

– Разумеется, – ответила мать. – А вам, дон Джервазо?

Священник поднял руки в вежливом отказе.

– Дон Джервазо обязался не употреблять ничего, что можно расценить как излишества, пока нация в тисках войны, – пояснил дон Амброджио. – Он даже исключил из своей карточки все, кроме основных продуктов.

Эта новость очень меня обрадовала: если и дальше буду сидеть тихо и хорошо себя вести, кусок кекса дона Джервазо может достаться мне.

Оба священника повернулись к моему отцу, и дон Амброджио принялся его расспрашивать:

– Синьор Понти, вы сказали, вам трудно вставать. Насколько хорошо вы двигаетесь?

– Если мне удается встать, то передвигаюсь я затем вполне свободно, – ответил папа. Это было не совсем правдой.

– Считаете ли вы себя достаточно крепким для легкого физического труда? – продолжил дон Амброджио. – Например, мести двор, пропалывать грядки, белить стены?

Папа на миг задумался, потом кивнул:

– Да, с каждым днем я чувствую себя все лучше. Уверен, чем больше я двигаюсь, тем менее скованным становлюсь.

– Можем мы попросить вас продемонстрировать нам, насколько хорошо вы двигаетесь? Например, встать?

Папа неловко сменил положение на своем стуле. Мама вмиг оказалась рядом с ним и, готовая помочь, протянула руку. Папа самостоятельно встал, хотя и вышло это у него мучительно.

– Синьор Понти, вы можете поднять руки над головой?

Папа поднял руки.

– Отлично! А можете нагнуться и поднять что-нибудь с пола?

– Если не тяжелый предмет, то смогу, – ответил папа, но тут спину у него свело от боли, и он вздрогнул.

– Синьор Понти, вы в порядке?

– Да, в полном, спасибо. Небольшая судорога, только и всего.

Дон Амброджио взял чашку с цветами, которую мама поставила на стол в честь его прихода, и опустил на пол, себе под ноги.

– Ваша травма позволит вам наклониться и поднять этот мелкий предмет?

Папа неловко шагнул к нему. Оба священника пристально за ним наблюдали. Карандаш дона Джервазо замер над блокнотом.

С мучительной медленностью папа согнул ноги и опустился на корточки. Осторожно взял чашку, распрямился и поставил ее на стол. Я знала, что ему невыносимо больно, но папа никак не выказал этого.

Оба священника кивнули, и дон Джервазо что-то записал в блокноте.

– Вы пользуетесь для ходьбы тростью? – спросил дон Амброджио.

– Только если нужно идти далеко.

– И о каком же расстоянии идет речь, синьор Понти? Насколько далеко?

Я посмотрела на маму – она сжала губы так плотно, что они почти исчезли. Буквально неделей раньше папа попытался дойти до деревни. Через двести метров он повернул обратно и, доковыляв до дома, рухнул у ворот. Об этом мои родители священникам рассказывать не стали.

– Пешком я хожу ежедневно и каждый раз стараюсь пройти чуть дальше, чем накануне, – с улыбкой сказал папа. – Я восстанавливаюсь, в этом сомнений нет. Дистанция, которая кажется испытанием сегодня, станет легкой прогулкой, не успею я и глазом моргнуть.

– Великолепно, синьор Понти! Восхищаюсь силой вашего духа и решимостью. Пути, которыми испытывает нас Господь, порой неисповедимы, но через пути эти позволяет Он развивать качества, нам самим доселе неведомые.

Папа потер бедро. Я чувствовала, что ему нужно сесть.

– Да, в самом деле, –