Как я выступала в опере - Екатерина Поспелова

Работала я несколько лет режиссером по вводам в театре «Новая Опера». И там был один спектакль, который мне чрезвычайно нравился, а народ почему-то плохо шел на него. Некоторые мои коллеги, и даже начальство, высказывали предположение, что простую публику пугает название: «Сельская честь». Думают – это какая-то советская опера про косилки-сеялки-молотилки.

Кстати, может быть.

Я даже предлагала начальству написать подзаголовок или вот так просто назвать «Cavalleria rusticana, или Кровавая драма на Пасху». Потому что там и впрямь дело происходит на Пасху, а в конце спектакля один темпераментный корсиканец кусает за ухо второго и умирает в результате поножовщины. Начальство смеялось, но название не меняли, и зал был полупустой.

А спектакль был замечательный, ставил финский режиссер Карри Хейсканен, вдохновенно ставил, упруго, музыкально, напряженно, со смыслами, с чудесными находками – и солисты были изумительные.

Тогда я разослала похвалы этому спектаклю и приглашения его посетить на пятьдесят шесть адресов случайно взятых людей в социальной сети «Одноклассники» (тогда я не про «контакт», ни про «фейсбук» ничего не знала). Просто – вижу приличное лицо в случайной выборке тех, кто сейчас бдит перед экраном, – и посылаю. Через пару часов сайт меня заблокировал, известив, что я занимаюсь рассылкой спама. А я все совершенно бескорыстно делала! Просто – от себя!

Но еще до блокировки откликнулась, среди прочих, одна женщина, прекрасная на вид, и спросила:

«А почему вы именно меня пригласили на этот спектакль?» А ей отвечаю (умалчивая про остальные пятьдесят пять приглашений):

«Потому что наши тенора и баритоны лучше поют, когда видят в зале красивое лицо». Ей, кажется, ответ понравился, и она говорит:

«Я обязательно пойду. А что я могу сделать вам в ответ приятного? Я гинеколог».

Забегая вперед, скажу – я подружилась с этой прелестной незнакомкой на года, и в гости звала, и профессиональными советами ее пользовалась, и подруг к ней посылала… Она – чудо. Кланяюсь ей тут, между строк.

Второй случай был такой.

Моя подруга, которая вела «бегущую строку» в театре Вишневской, заболела. И просила меня ее выручить – провести эту строку. Это значит – нажимать на кнопочку в тех местах клавира, где актеры уже закончили петь немецкий или итальянский фрагмент текста, перевод которого светится на табло над залом, – и надо сменить его другим.

Я это делала редко – и волновалась.

Хотя опера была «Кармен», а я ее наизусть с детства знаю, правда, в русском переводе: «Здесь тебя красотка искала, она так мила, но имя не сказала».

И вот я ухожу в театр, а мой сосед по мастерской, художник, с работы пришел. Я ему говорю:

– Хочешь в оперу сходить со мной?

– Не, я с занятий с детьми, там заляпался маслом, потом оттирался, и у меня штаны керосином воняют, а других нет.

Я говорю:

– Не страшно, мы будем сидеть не в зале, а в специальной рубке, где никого нет, а я при этом буду работать, – и объяснила как.

Он страшно загорелся любопытством и согласился.

По пути оказалось, что он в опере вообще никогда не был, и я заливалась соловьем всю дорогу, объясняя про оперу, излагая либретто и прочие премудрости. Он шел, затаив дыхание.

В театре мне отвели место под потолком, за сеткой, – там можно было ходить только согнувшись, а рядом, в шаге, справа и слева, стояли прожекторы, которые вдруг, при модуляции в си-бемоль-мажор, начинали трещать, пыхтеть и нагреваться, набирая мощность, – чтоб к переходу в фа-мажор запылать вовсю! Я их немножко побаивалась – вдруг чего рванет или перегорит…

Сама я сидела на каких-то рваных подушках от старых кресел, по-турецки, клавир лежал на стуле передо мной, лампочка – чтоб я видела текст – была прикручена к стулу липучкой.

Сосед просто на полу рядом сидел – и благоговел.

Оказалось еще, что клавир с пометками – когда нажимать кнопочку – кто-то взял в библиотеке и не вернул, и я делала все по слуху, хотя французский знаю хреново. Пару раз налажала, но никто не заметил и помидором в меня не запустил (да и кто знал в зале, что в этой темной щели под потолком люди могут сидеть!).

Был антракт, и мы ходили в буфет.

Сосед так загордился своей причастностью к ходу спектакля, что перестал стесняться своих штанов, которые и впрямь пованивали бензином. Когда капельдинеры стали нас гнать в зал после третьего звонка и отрывать от сосиски с чаем, я ему объяснила:

– Спокойно, там будет еще симфонический антракт, мы успеем. – Он гордо сказал капельдинерше:

– Мы тут работаем – после симфонического антракта!

Она уважительно кивнула и ушла.

А мы полезли опять на верхотуру.

Когда Хозе убил Кармен, сосед, кажется, плакал. Я не оглядывалась, – потому что в финале очень важно, чтоб реплики вовремя высвечивались, – но хлюпы слышала.

На пути домой, в мастерские, сосед задал мне множество вопросов про сюжет, инструменты, голоса, – а я с удовольствием отвечала (училка же).

Простились у дверей.

Через час (я уже приняла душ и хотела спать) – стук.

Сосед.

– Катя, ты не представляешь, какое счастье ты мне подарила! Чем я могу быть полезен? Я вот каждое утро купаюсь в проруби (был февраль). Хочу пригласить тебя завтра со мной в прорубь, в восемь утра, это тоже незабываемые ощущения – не как опера, но тоже – совершенно незабываемые!

Что видно с балкона 

Дочь Лиза переезжает в свое первое собственное гнездо, недалеко от нас с мамой, – и на этой почве совершенно сдвинулась: у нее тетрадки в клеточку, где сто нарисованных в масштабе планов будущей квартиры с расстановкой всякого барахла.

Она знает наизусть, что 60 на 60, а что 200 на 145, что 85 или 93 в высоту, а что «эргономично»,

заказывает новые окна «с откосами»,

важничает по телефону с грузчиками.

Я ее в меру инструктирую, а в меру дразню.

Например, объясняю, псевдо-эзотерично, что очень важно для чакр-макр и вообще «фэншуйно», если в доме будет много рыбок – и посылаю ей дурацкие картинки изголовья кровати с рыбками (смерть клаустрофобу), пианино с рыбками (молчащего, как рыба), сливного бачка с рыбками (одноразовыми) и персональную гитару с рыбками для ее молчела, бас-гитариста Сережи.

В общем, я демократичная мать. Слишком даже.

Не ругаю за шалости. Стою я, например, на высоком балконе, выходящем во двор. С сигаретой. Лилово-оранжевый закат, дальние виды Москвы-сортировочной, купы ржавеющих тополей на уровне глаза, птичье щебетанье.

Вдруг страшный, гулкий и грубый голос:

– Женшына, прекрашшайте курить!!!