Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская

устремляется вниз по проспекту. Я успеваю проскользнуть во двор. Пробегаю по анфиладе с колоннами и, немного поплутав среди деревьев и кустов, нахожу подъезд, над которым висит сатир. Он такой же, как на фото, — упитанный и недовольный.

— Э-эм, — говорю я, не зная, с чего начать.

Маска опускает на меня взгляд.

Я сжимаюсь и пячусь, не чувствуя ни ног, ни земли под ними. Единственное, что ощущаю, как испарина покрывает лоб. Каменные зрачки следуют за мной. Это происходит на самом деле? Истукан смотрит на меня?

— Да, смотрю, — произносит сатир. — И нет, я не умею читать мысли. Просто у тебя все на лице написано. Крупным шрифтом. Эх, думал, пришлют красотку. Как минимум. За все мои страдания. — Он вздыхает и закатывает глаза.

От маски к земле тянется серебристый дымок, и через мгновение передо мной появляется рогатое существо с мохнатыми ногами. Сатир полупрозрачен и мерцает, точно призрак, но быстро сгущается и становится совершенно реальным. Он с удовольствием потягивается и лупит воздух руками, выкрикивая: «Хе! Ха!» От резких движений подпрыгивает выпуклый живот и волосатая грудь ходит ходуном. Я понимаю, что сатир абсолютно голый, но, на мое счастье, шерсть на его ногах растет так густо, что заменяет штаны.

Нет чтобы думать, как бы загадочная тварь не сожрала меня. В голову лезут глупости про панталоны. Ну не дура? Возможно, так и работают защитные механизмы организма: сосредоточивают внимание на мелочах, отвлекая от главного.

Надо что-то сказать. Или заорать и броситься наутек.

— Э-эм, — повторяю я.

— Она еще и безмозглая. — Рогатый прикрывает лицо ладонью, а потом раздвигает пальцы и лукаво посверкивает желтым глазом. — Что ж, с тобой хорошо, но без тебя лучше. Те несколько мгновений, что мы провели вместе, навсегда останутся в моей памяти. Не скучай, малыш. — Он посылает мне воздушный поцелуй и устремляется к воротам.

— Эй ты, неведома зверушка! — Не представляю, почему говорю это. — Во-первых, я не безмозглая. А во-вторых… — Я вытаскиваю свиток и остервенело тычу в него пальцем. — Тут сказано, что я должна выпустить тебя. Но не сказано зачем. Я имею право знать!

Сатир останавливается и мерит меня взглядом, прикидывая, стою ли я того, чтобы потратить на меня немного слов и времени. Выражение лица у него скучающее, но оно в одночасье меняется — похоже, рогатого посещает какая-то идея. Он прищуривается и кивает в сторону скамейки:

— Давай-ка присядем, малыш.

Да, это будет нелишним. Коленки у меня дрожат и подгибаются, в теле слабость, и только адреналин не позволяет упасть в обморок. Не каждый день, знаете ли, на ваших глазах оживают каменные истуканы.

Я опускаюсь на лавку напротив неработающего фонтана. Сатир плюхается рядом, чересчур близко, и закидывает ногу на ногу. Подергав мясистым носом, выдает:

— Чудный запах. Что это, сырая корюшка?

— Вообще-то духи, — скриплю я в ответ. — Давай к делу. Кто ты такой и что вообще происходит?

— Как приятно встретить человека, который знает еще меньше, чем ты сам, — нараспев произносит рогатый. — Червы, пики, трефы, бубны — это тебе о чем-нибудь говорит?

— Колода карт?

Мой ответ приводит его в восторг:

— О-о, да ты не просто неофит! Ты самый настоящий неуч! — Сатир хохочет, хлопает себя по колену правой рукой, а левую технично закидывает мне на плечо. — Ну а про Смерть-то ты что-нибудь знаешь, малыш?

— Больше, чем ты думаешь. — Я сбрасываю его ладонь и отодвигаюсь.

— Фи, какая недотрога. — Он морщит нос. — Интересно, кто ввел тебя в игру и, главное, зачем?

— Значит, все это какая-то, — на ум приходит подходящее слово, — оккультная игра? А в чем ее смысл?

— Для каждого он свой. — Сатир вглядывается мне в лицо, явно что-то прикидывая в рогатой башке. — Так и быть, введу тебя в курс дела. Но за одну ма-а-аленькую услугу. — Он гаденько улыбается, и я не сомневаюсь: просьба будет отвратительной. Почему-то мне кажется, что от рогатого можно ожидать любой мерзости.

— Говори, что за услуга. — Мысленно скрещиваю пальцы.

— Обещай, что сходишь со мной в Терновник.

— Это… это же… колючие кусты. — Чувствую, как лицо вытягивается от удивления.

— Да, кусты там тоже есть. Но вообще Терновник — это особое место, куда не пускают таких, как я. Но вместе с тобой — пустят. Поэтому от тебя потребуется только одно: поработать входным билетом. Войдем, выйдем. Это все. По рукам?

Не уверена, что вписываюсь во что-то нормальное и неопасное, но любопытство нашептывает: «Соглашайся, соглашайся! Иначе ты никогда не узнаешь, что за чертовщина тут творится», и я говорю:

— По рукам. А теперь выкладывай все, что знаешь.

В кармане тренькает мобильник. Как не вовремя! Наверняка Крис. Бормочу: «Щас, секунду» — и вытаскиваю телефон. Ну точно.

«Как свиданка? Все норм? Парень норм?»

Набираю ответ:

«Да, ок».

— М-м, так у нас свидание? — Сатир снова придвигается ближе. — Напиши, что я очаровашка.

— Не люблю врать. — Я прячу мобильник.

— Ты меня не знаешь, малыш. — Рогатый улыбается, но иначе, чем раньше. Более человечно, что ли. — Совсем не знаешь. Эта ничтожная оболочка…

— К делу! — обрываю я.

— Ну хорошо. В общем, расклад такой…

Дверь одного из подъездов распахивается, и из него вылетает мальчишка-дошколенок, следом выкатывается большая коляска, а уже потом выходит женщина — телесное воплощение усталости. Глаза у нее похожи на глубокие темные колодцы, где на самом донышке поблескивает живая вода — попробуй доберись.

— Тихон! — Женщина надрывно окликает мальчишку. — Не убегай!

А он и не убегает. Замерев напротив скамейки, где сидим мы с сатиром, мальчишка во все глаза пялится на нас.

Я не представляю, как буду объяснять матери Тихона про «неведому зверушку». А она наверняка спросит, что за голая мохнатая тварь сидит у нее во дворе. И не просто спросит, а, скорее всего, поднимет хай, вызовет полицию и журналистов. А я меньше всего на свете хочу оказаться в центре внимания.

— Мама, смотри! Козлик! — восторженно орет Тихон, показывая пальцем на сатира.

Я борюсь с нелепым желанием сдернуть толстовку и накинуть ее на рогатого. Однако кота в мешке не утаишь. А уж сатира под кофтой размера XS — тем более.

— Какой же это козлик, Тиша! — Щеки женщины заливает румянец, такой же изможденный, как и все в ней. — Это просто девочка. Простите Христа ради, — обращается она ко мне, — он у меня фантазер.

— Да ничего, — выдавливаю я.

Значит, женщина не видит сатира. Одной проблемой меньше.

— Козлик! — упрямится Тихон. — Вот он! Рядом с девочкой! А на дереве бума…

Сатир резко подается вперед и шипит:

— Чеши отсюда, мальчик, пока мои рога не проткнули твое тщедушное тельце.

Тихон