Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

твоем доме наверняка есть самогон, — и, подгоняя Казтая тычками, поволок его домой.

А происходило все это в ту пору, когда на изготовление самогона и домашней бражки был наложен строжайший запрет, так что милиционер учинил полноправный обыск и перевернул дом Казтая вверх дном, но так ничего и не нашел.

Когда участковый вытирал руки, уже собираясь не солоно хлебавши уйти восвояси, Казтай налетел на него с грубым криком:

— Ты устроил обыск в моем доме, потому что в тебе говорит твоя каргалдакская пристрастность! Тебе захотелось опозорить меня — камая, уронить мою честь! Но твои подлые намерения оказались напрасными — ты ничего не нашел! Если уж ты такой могущественный, пойди да обыщи дом своего каргалдакского дядюшки Амира, вот тогда посмотрим, чего ты действительно стоишь!

Аулчане перед этим видели, как каргалдак-участко-вый, живущий в соседнем ауле, погонял толчками камая Казтая. Поэтому, пока длился обыск, на улице собралась группа любопытных зевак, ожидающая, чем же все закончится. Воодушевленный их поддержкой, Казтай свои последние слова прокричал громогласно на всю улицу.

Милиционер замялся, не зная, что предпринять, хотя на нем была форма и поначалу, решив проявить собственную власть, он держался самодовольно, будто ему даже Бог не указ. Надо сказать, этот молоденький парень ничего не знал о распре, охватившей Мукур. Учился он по-русски, вырос практически обрусевшим, поэтому даже о том, что сам является каргалдаком, впервые услышал из уст Казтая. Но больше всего участкового привела в замешательство собравшаяся на улице толпа.

— Надо будет — и пойду! — сказал он, повернувшись к Казтаю. Глотка у бедняги пересохла, отчего в горле першило, поэтому голос вышел еле слышным.

— Не пойдешь!

— Почему это не пойду?

— Потому что он каргалдак — твой старший родич. По этой причине ты его и не станешь трогать.

— Меня не волнуют все эти каргалдаки-паргалдаки! Я никому поблажек не делаю. Вот пойду прямо сейчас и проверю!

Участковый напялил фуражку, натянул козырек на лоб и уверенно зашагал к дому старика Амира. Часть толпы, заинтересованная происходящим, последовала за ним.

Но разве станет слушать угрозы молодого джигита «просвещенный» старик Амир, ведь не зря же он так много читает и частенько ходит в кино, — мигом охладил пыл стража порядка и вытолкнул из дому со словами: «Принеси сначала санкцию прокурора, а потом и будешь обыскивать».

Увидев, как милиционер вылетел во двор, так и не сумев попасть в дом старика Амира, Казтай, с явным удовольствием привлекая внимание собравшихся, опять поднял крик:

— Ну, что я говорил! «Проверю, обыщу!» — передразнил он участкового. — И что, провел обыск? Черта с два! Амир ведь каргалдак, его родич, вот он его и не трогает. Все видели?

— Видели, Казтай, видели! — засвидетельствовали из толпы его слова.

— Аллах всемогущий, не думал, что каргалдаки способны на такую провокацию! — потерянно сказал он, поскольку других слов не нашел.

— Эй, Казтай, а разве твоя женушка не из каргалда-ков? — спросил кто-то из собравшихся зевак.

Казтай настолько смутился от этого напоминания, что его смуглое лицо мгновенно залила краска, и оно стало багрово-коричневым.

— Брошу! — сказал он, задохнувшись. — Отца ее растуды!.. Брошу такую жену! Чем баба, мне гораздо дороже моя собственная честь!

— Да, не зря говорят: не верь коню под собой и бабе в своих объятьях. Вот так-то, дорогуша Казтай, — громко расхохотался джигит, задавший каверзный вопрос, и, как бы поддерживая решение Казтая, одобрительно похлопал его по спине.

Что бы там ни было, но собравшимся на шум мукур-цам ничего не оставалось, как признать огромный моральный урон, который нанес Казтаю участковый милиционер, учинивший произвол и с подлыми намерениями обыскавший его дом. Ведь все происшедшее от начала и до конца они видели собственными глазами. А посему в последующие дни каждый из них повсюду рассказывал о происшедшем событии как его непосредственный свидетель.

* * *

В тот день, когда Казтай разоблачил участкового милиционера в его каргалдакской пристрастности, хромой Нургали по привычке встал еще засветло.

Дождался, пока жена подоит корову, потом погнал ее на окраину аула, чтобы присоединить к общему стаду, и по дороге встретил Канапию.

Обычно Канапия в такую рань дрыхнет и валяется в постели, пока не поднимется солнце, но сегодня и он ни свет ни заря на ногах — тоже гонит свою корову. В сравнении со своим жирным мужем, худенькая старуха Дурия куда проворнее. Увидев, как неуклюже, тряся телесами, поспешает за буренкой Канапия, Нургали смачно сплюнул и вытер губы платком.

— Старуха в Катон к дочке уехала... видишь, чем мне теперь приходится заниматься, — объяснил свое необычайно раннее пробуждение Канапия, как бы оправдываясь за то, что сам вынужден гнать скотину.

— Чем валяться и киснуть дома, лучше вот так йзбод-риться немного на свежем воздухе! — высказал свое мнение Нургали.

— Без старухи, оказывается, трудно. Еле уговорил соседскую девчонку корову подоить.

Передав буренок пастуху, который должен был отогнать стадо на пастбище, сверстники присели на травку за аулом и, понюхивая насыбай, завели нехитрую беседу о том о сем.

Спустя немного времени прорезались первые лучи проснувшегося солнца, и вскоре оно прицепилось к восточному склону Тасшокы.

Прищурившись, Канапия бросил взгляд в сторону черной скалы.

— Ай, Нургали, а ты, вообще-то, помнишь, что этот утес был раньше двуглавым? — спросил он.

— Как это, двуглавым?

Поначалу Нурекен не понял слов ровесника. Однако Канапия своего вопроса повторять не стал, не обратив внимания на то, что собеседник его не понял. Увлекшись собственными мыслями, он, видимо, разворошил что-то в памяти и заговорил сам с собой:

— Да-да... теперь я точно вспомнил: две было вершины. Будто пара волчьих клыков... А теперь, посмотри-ка, только одна осталась! И с каких, интересно, пор она одна? Может, директор Тусипбеков все-таки сдержал свое обещание да взорвал динамитом одну вершину, а вторая чудом уцелела?..

Нургали тоже, вздернув свою седую бороденку, задрал подбородок и всмотрелся в скалу.

— Что ты, старик, тут путаешь? — сказал он, словно бы оскорбившись, потому что ничего, кроме торчащего копьем одинокого пика, так и не заметил. — Когда это ты видел, чтобы вершина этой горы была двугрудой?

— Видел, она и была двугрудой.

— Не ври, побойся Бога!

— А чего мне бояться?.. Я все помню — вершин было две.

— Ай, да разве тебя переспоришь! — махнул рукой Нургали.

— Ну вот, вечно вы человеку не верите,