Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

и мира, что толпа истолковала по-своему. Она незамедлительно сплотилась в банды с начальником во главе, и таким способом обежала весь город со списками домов, которые следовало ограбить, причём на карте был чётко отмечен точный адрес каждого. Позже говорили, что подобные списки были составлены низко и подло, а толчком к их появлению послужило науськивание народа на реванш дамами из высшего общества. Возможно, всё было именно так, однако ж, мне известно, что Паулина дель Валье вместе с Нивеей отнюдь не способны пасть столь низко, несмотря на всю свою ненависть к сверженному правительству. На деле же случилось ровно наоборот – женщины спрятали у себя дома пару преследуемых семей, пока вне его стен постепенно сходило на нет народное исступление, и возвращалось унылое спокойствие предшествующего революции времени, по которому все так скучали. Ограбление Сантьяго выглядело процессом методическим и, если посмотреть со стороны, даже развлекательным, особенно в глазах так называемой «комиссии». Этот придуманный эвфемизм обозначал сформировавшиеся банды, впереди которых шёл предводитель, звоня в колокольчик и отдавая распоряжения. Среди них были, например, и такие: «здесь можно грабить, но только ничего мне не ломать, ребята», «а вот здесь сохраните мне документы, и только потом поджигайте дом», «а отсюда можете уносить, что только ни пожелаете, и крушить практически всё». «Комиссия» благоговейно выполняла поступавшие сверху распоряжения, а если здесь же оказывались и хозяева, то приветствовали последних, выказывая в их отношении хорошие манеры, а затем старались грабить людей так, будто устраивали радостную гулянку, на которой вели себя точно веселящиеся дети. Бесцеремонно вскрывали письменные столы, доставали важные бумаги и документы частного характера, которые незамедлительно передавали главному. Также не щадили мебель, размахивая топором направо и налево, уносили с собой то, что им нравится, а под конец ещё и обрызгивали стены парафином, чтобы было легче их поджечь. Из определённого помещения, занимаемого в дипломатическом представительстве Аргентины, отстранённый от должности президент Балмаседа слушал гул от царивших на улице беспорядков и, закончив править политический наказ постоянно при этом боясь, что члены его семьи тоже пострадают от ненависти народа, пустил себе пулю в висок. Служанка, принёсшая тем вечером правителю ужин, была последней, кто видел его при жизни. Ведь уже на следующее утро, в восемь часов, прилично одетого президента нашли в его собственной кровати, причём голова покоилась на испачканной кровью подушке. Эта пулевая рана тут же сделала человека настоящим мучеником, и в последующие годы он неизменно считался символом свободы и демократии, личностью, которую уважали даже самые злейшие враги. Как говорила моя бабушка, Чили – страна дурных воспоминаний. За буквально несколько месяцев, что длилась революция, чилийцев умерло в разы больше, нежели за четыре года гражданской войны.

Как только царившие беспорядки достигли своего пика, в доме появился Северо дель Валье. Бородатый и измазанный глиной, он решил отыскать жену, с которой не виделся с января месяца. Мужчина крайне изумился, встретив любимую с ещё двумя детьми, потому что в сумятице революции женщина просто забыла рассказать, что, когда он ушёл, сама уже была беременна. Близнецы хорошели с каждым днём и через пару недель приобрели почти человеческий вид, перестав походить на голубоватые чучела в морщинах, каковыми были при рождении. Нивея подпрыгнула и обвила руками шею мужа, и тогда впервые в жизни мне удалось присутствовать при долгом поцелуе в рот двух влюблённых друг в друга людей. Моя бабушка, временно лишившись рассудка, захотела отвлечь меня от подобной сцены, что, впрочем, ей так и не удалось, поэтому я до сих пор помню ужасное впечатление, которое произвёл на меня известный поцелуй, также отметив собой начало моего пылкого подросткового преобразования. Буквально за несколько месяцев я стала настолько странной, что окружающие больше не узнавали ушедшую в себя девушку, каковой я ныне и являлась. Я чувствовала себя скованной в бунтующем и требовательном теле, которое росло и крепло, страдало и пылало. Мне казалось, будто сейчас вся моя сущность заключалась лишь в растянутом животе, этакой пещере, которую я воображала себе испачканной кровью полостью, где уже начинала бродить какая-то жидкость, и в ней постепенно развивалась абсолютно чужая и ужасная флора. Я не могла забыть очаровательную сцену рожающей на корточках Нивеи при свете свечей, вид её огромного живота, увенчанного выступавшей пуповиной, худые руки этой женщины, крепко вцепившиеся в свисавшие с потолка верёвки. Мне ничего не стоило внезапно заплакать без видимой причины, равно как и страдать, а также мучить окружающих своими притворными истериками неудержимого гнева или же просыпаться на рассвете столь усталой, что у меня не было никаких сил подняться с постели. Сны о детях в чёрных пижамах, становясь более настойчивыми, возвращались всё чаще; и вместе с ними мне грезился нежный мужчина, непременно источающий аромат моря, который окутывал меня своим объятием. Как правило, я просыпалась, вцепившись в подушку и отчаянно желая, чтобы меня хоть кто-нибудь поцеловал так, как целовал свою жену Северо дель Валье. Я просто взрывалась от окружающего меня жара и по-настоящему замерзала изнутри. И совершенно утратила всякое спокойствие, столь необходимое для того, чтобы читать либо заниматься. Вместо чего я бегала по саду, наматывая круги, точно бешеная, тем самым стараясь как-то подавить мучившее меня желание завыть. Я представляла себя погружённой в лагуну, где топтала водяные лилии, одновременно боясь мечущихся там же красных рыбок, являвшихся гордостью моей бабушки. Вскоре я обнаружила самые чувствительные точки тела, которые ласкала тайком, не понимая, отчего подобное считалось грехом, когда меня, напротив, таковые действия скорее успокаивали. Я сходила с ума, как и многие другие девушки, становящиеся, в конце концов, настоящими истеричками, и всё же не осмеливалась заговорить с бабушкой о своём нынешнем состоянии. С Паулиной дель Валье также происходили изменения: в то время как моё тело расцветало, её, напротив, сохло, что сопровождалось загадочными недомоганиями. Их, включая и своего врача, она ни с кем не обсуждала, как всегда оставаясь верной своей теории. Она же заключалась в том, что нужно всего лишь вести себя как подобает и как можно дольше прятать старость, загнав последнюю в угол и не издавая при этом старческих хрипов, вздохов и кряхтений. На неё тяжким грузом давила полнота, женщина страдала расширением вен. К тому же болели кости, не хватало воздуха и приходилось мочиться буквально по капле, иными словами, уже были налицо все те несчастья, о которых я догадывалась по незначительным признакам, но бабушка всё ещё держала подобные неприятности в строжайшей тайне. Сеньорита Матильда Пинеда, как никто другой, помогла мне пережить