Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин

воротам. Тяжело ходить». Виктор выполнял просьбу то одной, то другой поочередно и получал выговор от той, от чьих ворот был на этот раз дальше.

– В следующий раз возле ваших буду.

– Да там каждый раз вставай… Тяжело совсем… ноги… сердце…

– У баб Жени, – или «у баб Нади», смотря с кем говорил, – тоже ноги и сердце.

Старухи в ответ на это морщились, поджимали фиолетовые губы.

Были они обе довольно высокие, до сих пор, несмотря на дряхлость, статные. Лица, если приглядеться, хранили следы привлекательности. Когда-то наверняка были красивые девушки, женщины. Виктора подмывало разузнать, что же все-таки произошло, у кого-то из соседей спросить. Правда, ни разу не представлялась возможность. Нет, может, и представлялась, но останавливала боязнь пересудов. Начнут шептаться: «Хлебовоз-то нашими бабушками интересуется. – А чего? – Да кто его знат, хе-хе».

И – сам Виктор порой удивлялся – вспоминались старухи, только когда сворачивал на Заозерную, и забывались, стоило выехать из деревни. Ну и, значит, не стоит интересоваться. Может, узнает такое, от чего душа занозится и будет болеть. Ладно, их жизни, не его…

Сегодня был обыкновенный рейс. Въезжая в деревни – сигналил, оповещая о своем прибытии, останавливался в положенных местах, открывал фургон, выдавал товар, принимал деньги, сдавал сдачу. Закрывал фургон, ехал дальше.

Погода хорошая – после жары нагнало облаков, солнце то и дело прячется за них, становится свежо. Скоро облака собьются в тучи, пойдут грозы, ливни. Надо бы – картошку пролить, бор. После них, может, и маслята выскочат. Пора – вторая половина июля…

Последний пункт.

Уже ждут. Непременный парнишка с клетчатым баулом; покупает всегда много – видимо, скотина есть или семья большая. Женщина – Лена зовут, – лет десять назад симпатичная была, а сейчас расплылась, лицо унылое. Были у нее за эти годы то ли мужья, то ли просто сожители, но теперь к хлебовозке подходит всё одна. Жалко ее.

А вот и баба Женя Белякова ковыляет. В руке болтается мешочек из-под сахара. Старые люди любят с такими ходить – легкие потому что и ручки есть.

Остановился на этот раз возле ворот бабы Нины – ее очередь. Заглушил мотор, выпрыгнул из кабины. Потянулся. Посмотрел на лежащий внизу пруд. Улица тянулась вдоль него, избы – по одной стороне. Замечательный, наверное, вид из окон…

Первой подошел парнишка.

– Здравствуйте.

– Привет, привет.

– Семь белого, две серого и три белых нарезки.

Виктор выдвигал лотки, снимал булки, клал в подставленный баул.

– Выпечка нужна?

– Не, не надо.

Наверно, с деньгами плохо. Обычно берут… Посчитал на калькуляторе, сказал:

– Двести тридцать четыре.

– Вот. – Парнишка протянул двухсотку, выудил с ладони три желтые монетки и две двушки. – Без сдачи.

– Спасибо.

– И вам тоже.

Следом – Лена. Баба Женя всё еще далековато…

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Две белого и белую нарезку.

Одна… Был бы мужик, взяла бы больше. А ей и ее собачонке, которая тут же, колеса обнюхивает, хватит до следующего привоза…

– Вы здесь больше не останавливайтесь, – неожиданно говорит Лена.

– Почему? – У Виктора получился хмык – дескать, «не надо мне указывать».

– Умерла баб Нина.

– Как?.. Ничего себе!

– Ну, вот так… Картошку окучивала, и вот… В скорую позвонила, переоделась в чистое. Когда приехали – уже всё… В морге сейчас, вроде в городе и хоронить будут. Дочь там.

– Соболезную.

– Угу. Сколько с меня?

– Пятьдесят девять…

Когда выдавал булки бабе Жене, ожидал, что и она скажет об умершей. Или хоть как-то покажет, что рада или расстроена. Или тоже попросит не останавливаться здесь, а теперь только у ее ворот. Нет теперь надобности.

Ничего баба Женя не сказала, ничего не изменилось в ней. Как обычно, осмотрела булки, ощупала, чистые ли, свежие. Сложила в мешочек из-под сахара, отдала деньги и поковыляла к своему дому… Может, догадалась, что Лена сообщит про смерть соседки, или сама ей сказать велела.

Виктор закурил. Закрыл фургон. Посмотрел на пруд. Но почему-то от вида воды стало тошно, и сигарета показалась горькой, дым втекал словно не в грудь, а в какую-то набитую паклей бочку.

Бросил окурок, затоптал шлепанцем. Сел, поехал.

Зеленела трава, цвели цветочки, куры что-то искали в земле, свиньи дремали в высыхающей луже, по небу плыли и плыли белые облака; комар летал по кабине и пытался сесть Виктору то на уши, то на нос, то на руки. А одной старушки из Захолмова больше на свете не было. И снова тормошили вопросы: как прожила она, кем работала до пенсии, из-за чего у нее вот так с бабой Женей… Может, из-за какой-нибудь ерунды они разругались когда-то, а может, там эти… шекспировские страсти.

Был человек, и нет. А хлебовозка продолжит приезжать и уезжать. Он, Виктор ли, будет за рулем, другой; будет ли эта же самая «Газель» или нет, или вообще какой-нибудь «Соболь» – разница небольшая… Вроде ничего не случилось, а так муторно – за рулем не сидится. Скорей домой. Скорей бы… Виктор прибавил газу.

Срочная госпитализация

Свирин шагнул из самолета на трап и сразу задохнулся от запаха сгоревшего угля. Обдало страхом – вспомнилась та единственная его зима в деревне, когда изо дня в день приходилось топить печки и грести, грести, грести в ограде тяжелый снег. Сидение в мороз над дыркой в сортире вспомнилось, черное, в точках стылых звезд небо и пар от дыхания, поднимающийся к нему, ледяные поленья, глыбы угля, которые колешь тяжелым ломом, собачья миска, колодезное ведро, к которым прилипают пальцы… После школы он убежал в большой город, а теперь, спустя тридцать лет, обстоятельства кидали его в такую зиму. Только не шестнадцатилетнего, а почти пожилого, с болезнями и не проходящей, застарелой усталостью.

Еще не рассвело, и хорошо были видны столбы дыма из труб окружавших аэропорт домишек. На самом деле столбы эти темно-серые, но сейчас казались беловатыми. Уголь, уголь… В Екатеринбурге, где жил Свирин, им не пахло – старый частный сектор почти везде посносили, новые дома обогревались газом, дизелями, электрокотлами, а в таких вот небольших городках и деревнях – углем. Может, и хотят люди газ, но где взять? Проведение газопровода в эти края – Свирин интересовался – в очень отдаленной перспективе, а с помощью баллонов пропана, который, как и сорок лет назад, развозят на машинах, много не нагреешь.

И вот в такой холод собачий мама каждое утро, тщательно одевшись, попрыскав в горло ингалятором, идет в угольник, набирает ведро тускло-черных комков и несет в избу, к печкам, чтобы не замерзнуть. Отец давно уже не помощник,