Обагренная кровью - Николай Иванович Ильинский

— Дай сыном налюбоваться, мать, — погладил свою бороду Афанасий Фомич, — погляди — герой!.. А картох я зараз принесу, ты не успеешь печь растопить…

Старик достал из закутка сарая лопату, звякнул пустым цинковым ведром и отправился на огород.

Оказывается, Александру подфартило. Его воинская часть, истрепанная в частых боях, расположилась на короткий отдых в нескольких километрах от Нагорного. Неизвестно, сколько времени предстояло ей оставаться на занятом месте — все зависело от состояния боевых действий и от задачи части: занять оборону или отходить на восток. В любом случае командование отпустило Александра, позволив ему побывать дома по возможности несколько дней. Его знали и уважали в полку: во-первых, за то, что он первым из солдат подразделения был награжден медалью «За отвагу», во-вторых — за его поистине летописный почерк: не существовало в штабе документа, который бы не писал Александр, поскольку в полевых условиях пишущюю машинку где достать, и, в-третьих, Александру, имевшему среднее образование и солидный опыт фронтовика, присвоили воинское звание «лейтенант».

— Никто даже не дослужился до командира, а только Сашка, — гордился Афанасий Фомич. — А я бы мог еще на японской унтером стать, я смелый был, Сашка весь в меня!

— Не хвастайся, — смеялась Анисья Никоновна. — Всю жизню хвастаешь…

— Молчи, старая, — сердился муж, — а ты меня всю жизню унижаешь!

В хате на Александра пахнуло знакомым с детских лет запахом: борщом, хлебом, палисадником, дышащим с улицы в открытые окна. Развязав тощий вещмешок, Александр высыпал из него на стол несколько мясных и рыбных консервов, а также брикеты в бумажных обертках, на которых было написано «Каша». Нетерпеливый Афанасий Фомич развернул один брикет и, попробовав на зуб его содержимое, неожиданно сплюнул на пол. Все рассмеялись.

— Кашу эту еще варить надо, батя, — пояснил Александр.

— A-а, я думал, что можно и так есть…

Трудно передать, с каким удовольствием и блаженством отдыхал Александр в родительском доме! Все тут было близко его сердцу: побеленные стены и потолок с массивной матицей с черным крестиком посредине, выжженным трепещущим язычком свечи в пасхальные дни; низкие и узкие окна с тускловатыми шибками, тяжелый дубовый стол, за которым пировал его дед, а может быть, и прадед (о нем он, искренне сожалея, ничего не знал, война, как заметил Александр, обостряла чувства уважения к «отеческим гробам»); иконостас из фотографий на самом почетном месте стены, на одной из пожелтевших от времени фотокарточек — отец в военной форме еще царской армии, с погонами — свидетельство того, что Афанасий Фомич участвовал в качестве рядового в русско-японской войне; в святом углу тихо светились окладами несколько старинных образов, обрамленных домотканными утирками, искусно расшитыми цветными крестиками, узорчиками и петухами. Один образ был темным, на нем почти не был виден лик святого, но Анисья Никоновна утверждала, что это образ Николая-угодника. С этим образом венчался кто-то из далеких родственников Званцовых, может, даже прапрадед! Перед образами висела незажженная лампадка. Видимо, масла не было — керосином лампадки не заправлялись, запах не тот. «И теперь всю эту семейную реликвию могут уничтожить фашисты, — с горечью подумал Александр. — Разве можно с этим мириться?!»

Следующим утром он открыл глаза и не поверил, что лежит в уютной чистой постели. На стене мирно, навевая спокойствие и благодать, тикали знакомые ходики с висящей на цепочке гирей. Перед самым пробуждением Александр видел сон, который, как ему казалось, неотвязно продолжался всю ночь: шел бой, высокой черной тенью на него надвигался немецкий танк; затем вражеский окоп, Александр с товарищами прыгает в него, хватают полусонного немецкого солдата… Александр вытер со лба пот, поежился под легким одеялом. Все это было наяву. Помнит он бешеный огонь, который открыли немцы… Как погиб товарищ, и он один тащил к своим окопам «языка» — огромного немца со связанными руками и тряпичным кляпом во рту. И не дотянул бы он эту тушу, но подползли свои и помогли ему уже не спрыгнуть, а просто свалиться в бессилии в свою родную траншею. Теперь все это казалось таким далеким, неестественным, как дурной сон. Вот только гимнастерка, висящая на спинке стула, стоявшего рядом с кроватью, да уставшая от военных невзгод медаль на гимнастерке не давали забыться. И Александр, как бывало, спрыгнул с кровати.

Услышав легкий шум, в хату вошел Виктор с радостной улыбкой на лице — встреча с братом не могла не радовать его. Он уселся на лавке, опустив локти на стол, и с восхищением наблюдал за тем, как Александр ловко закручивает на ногах обмотки и зашнуровывает ботинки.

— Медаль тебе дали, а сапоги забыли? — не то спросил, не то констатировал Виктор с обидой в голосе.

— Сапоги? — поднял голову Александр. — Сапог, Витя, я мог бы иметь сколько хочешь… Можно было бы лавку открывать и продавать… Только немецких сапог!.. Но противно снимать обувь с убитого… Да и не положено, мародерством это называется… Я на такое не гожусь… А обмотки ничего, в них даже удобнее… Да ты не расстраивайся, дадут мне сапоги, наши, советские, я ведь теперь лейтенантом стал, а командиру сапоги найдутся…

— Я никогда бы не научился так обмотки завертывать…

— Научился бы! — усмехнулся Александр. — Приспичит, так штаны снимешь… Так и тут!..

На улице детишки шумно толкались возле Александра, с неподдельным любопытством и чистой детской завистью разглядывали медаль на его груди. Для них она казалась высшей наградой, которую дают всем, кто стал героем на войне. А тот, кому дозволялось дотянуться и потрогать медаль хоть бы мизинчиком, был вне себя от радости и гордости. Александр был для них былинным богатырем. И не только для малышей, но и для взрослых. Особенно для девушек. Не мог он не заметить так хорошо знакомый ему мечтательный взгляд Татьяны Крайниковой. «Она сказала: это он», — вертелось в голове у девушки, чувствовавшей себя Лариной Татьяной. Конечно, Александр, хотя и командир, но в обмотках вокруг смешных ног, — не Евгений Онегин, но все же он был тот, о ком она всегда грезила с книгой в руках.

Встретившись, они крепко пожали друг другу руки.

— Ну, что ты новенького прочитала, пока я расправлялся с фрицами? — Александр ласково посмотрел в глаза девушки, ругая себя за столь поспешный и глупый вопрос: до романтики ли теперь!

— Много, — смутилась Татьяна. — О Кристофе Ромена Роллана читала. …

— Ого! — несколько притворно воскликнул Александр, опять в душе ругая себя за несмышленость, но спросил: — Где взяла?

— Так в нашей школьной библиотеке есть…

— Да?! А я и не знал…