Хрустальный желудок ангела - Марина Львовна Москвина

После чего брат всегда интересуется: как мои дела на издательском фронте?

– Если никто не издаст твою книжку, – он всякий раз говорит мне, – ты только не расстраивайся. Я ее опубликую за свои деньги. Да, армия сейчас не в почете, наука в загоне – ничего, подкоплю, затяну ремень потуже – …и твоя книга найдет своего читателя! Иначе зачем ты ее написала?!..

С книжкой вот какие дела: книжки пока нету. Только публикации в журналах – главы, отрывки, фрагменты… Но всё полностью готово, чтобы она появилась. В зеленой картонной папке лежит эта повесть – я назвала ее "Загогулина" – о моем босоногом интернатском детстве. ("Как??? Вы учились в интернате??? – воскликнули в одном издательстве, возвращая мне эту папку. – Ни за что бы не подумали! У вас такой взлелеянный вид…")

А что такого? Родители уезжали на полгода за границу, бабушка отказалась остаться с двумя детьми, тем более Юрик был трудный подросток, и меня уговорили пойти учиться в интернат, хотели ненадолго, а я пообжилась, привыкла и отмотала там четыре года.

Но с книжкой пока не вытанцовывалось. Раз как-то позвонили из очень странного издательства (сами позвонили!). Издательство "Восход". Бывший "Спутник".

– Ало! – произнес мужской голос, после чего этот человек то ли глубоко вздохнул, то ли зевнул. – Ну, что вы там? Детская писательница?

– …Да, – говорю, немного удивленная началом нашего разговора.

– А есть у вас, – спрашивает, – какой-нибудь "готовый романс"?

– ???

– Ну что-то готовое, – он объяснил. – Так у нас дед говорил: "готовый романс" или "неготовый"…

– Есть-есть! – говорю я обрадованно. – Абсолютно "готовый романс"!

– Тогда соберите, что у вас есть, и позвоните Владимиру Абрамычу. На детскую литературу сейчас льготы, ее выгодно печатать. Только лапшу ему на уши не вешайте, а то некоторые "классики" рассядутся в кабинете и тюльку гонят часами о своих достижениях. Он там чуть в обморок не падает. Чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. Надеюсь, вы меня поняли. Вот семь его телефонов. Он возьмет рукопись и отнесет в типографию.

– А вы кто?!! – я спрашиваю.

Он – лениво:

– Да какая разница?

– Так вы что-нибудь читали – мое? – растерянно спрашиваю.

– Ну, знаете! – воскликнул он возмущенно. – Я уже вышел из этого возраста. У вас там что – проза или стихи?..

– Я бы предложила повесть под названием…

– Понял. Сейчас я им позвоню и скажу что вы придете. Если они меня не пошлют, – достойно добавил он. – Вы как расходитесь-то? Хорошо? На прилавках не залеживаетесь? Выйдет всё путем, отстегнете мне там немного – сколько не жалко, когда получите…

Потом мне сказали: названивал некий литературный агент Барыкин, видимо, его настоящая фамилия Барыгин. Когда-то он учился в школе для одаренных детей, подрос и двинулся по пути накопления капитала и страшного корыстолюбия.

На другой день он опять объявился:

– Звонили? По семи номерам? Нигде никого? Тогда зачеркните все эти телефоны и больше никогда по ним не звоните. Вы слышите? НИКОГДА! А позвоните по этому номеру, позовите Семен Михалыча. Не провороньте, ситуация меняется каждую минуту.

По новому телефону опять никто не подошел. И я его тоже вычеркнула.

– Вот жук! – вскричал Юрик, когда узнал о переговорах с Барыкиным. – Если он когда-нибудь еще позвонит, этот пройдоха, гусь лапчатый, отсылай ко мне. Я найду, что ответить таким пронырам.

А я смотрю на него, и такое ощущение блаженное, будто я уже давно на том свете и меня выпустили оттуда погулять.

– …Да! Как у тебя с книжкой? – поздно вечером позвонила старая моя редактор Юля. Старая, веселая, я ее обожаю. Недавно ей пришлось уйти из издательства – у Юли катастрофически "садится" зрение.

– Никак, – я говорю.

– Тогда тащи рукопись! – сказала Юля. – Хорошие новости! Одна моя знакомая всю жизнь работала в "Аэрофлоте" и сколотила крупный капитал. Теперь она решила выпускать литературу для детей. Я буду главным консультантом. Первой ласточкой издадим Раскина "Как папа был маленьким". Второй – с моей легкой руки – будешь ты.

И вот я взяла свою зеленую папку, она у меня считается счастливой, на ней начертано большими буквами название "Загогулина", и с этой папкой явилась к Юле.

Сидим с ней на кухне, пьем чай, она говорит:

– Елена со своим капиталом – как снег на голову свалилась! А я думала – всё, теперь буду сама рассказы писать. Решила написать рассказ про свою няню. Хотя она не была мягкой, она была очень жесткой. Когда я канючила: "Во-от, мне скучно…" Она отвечала: "Щас! Я тебе в жопу оркестр вызову!"

В дверь позвонили. Юля пошла открывать. Я приосанилась и застыла с приветливым выражением лица.

В прихожей зазвучали голоса – певучий, Юлин, и – чуть хрипловатый, низкий, ну, как такие называют? Грудной, волнующий, и – чтоб меня разорвало и три раза подбросило – до ужаса знакомый. Ведь у меня абсолютный слух на это дело, я фанат интонации! Если я слышу в голосе мелодию, сверхзвук, музыканты его называют эвфония, меня бросает в жар. Особенно такие вот грудные голоса с богатой модуляцией я чую за версту, как сеттер селезня. Хоть раз услышал мимолетно – запомнил навсегда!

Я встала.

В кухню вслед за Юлей – трах-тибидох-дох-дох! – вошла Елена Фёдоровна Голицына собственной персоной, мой бывший ночвос – это значит ночной воспитатель – из того далекого интернатского детства, о котором я сквозь смех и слезы поведала в "Загогулине".

Конечно, она возмужала, потучнела, но все эти позднейшие наслоения не скрыли от моего взора ее немного резковатые, но, в общем-то, прекрасные черты.

– Знакомьтесь, автор "Загогулины", – представила меня Юля. – Хотя, по-моему, назвать книгу "Загогулина" – всё равно что назвать ее "Херовина". А это наш будущий издатель…

– Здравствуйте, Елена Фёдоровна, – сказала я.

Елена пристально посмотрела на меня и говорит:

– …Маруся.

Узнала! А мне, между прочим, за сорок, я что, не изменилась с третьего класса?

Как раз она к нам пришла, когда я училась в третьем классе. Красивая, высокая, такие у нее крепкие ноги! "В миру" она была стюардессой, а в интернат приходила четыре ночи в неделю – подрабатывать.

До этого у нас ночами царил другой ночвос – мы звали его Пергюнт, хотя никто из нас даже и слыхом не слыхивал оперы Грига. Пергюнт работал артистом оперетты. Только не прима, а хор и кордебалет. Свою ночную вахту