Отель одиноких сердец - Хезер О’Нил

поскорее завершилось, но сделать для этого она ничего не могла. Одежда взмокла от пота. Колени были согнуты, ноги раздвинуты. Мими смотрела ей между ног. Роза никогда не чувствовала себя настолько нагой. Сколько людей в этом мире видели ее промежность? Сколько людей искали в ее промежности ответы? Как будто в этом месте творятся чудеса.

Мими могла поклясться, что видит ребенка. Она знала про ребенка больше, чем Роза. У Мими было доказательство, что он существует, что он не просто воображаемая боль в животе у подруги. Мими убеждала ее, что дитя уже практически покинуло ее тело. И Роза продолжала тужиться, пока Мими внезапно не прекратила говорить что бы то ни было. Она стала совсем спокойной, как будто решила сотворить молитву. Роза ждала, чтобы ребенок издал какие-нибудь звуки.

Ей очень хотелось, чтоб у нее хватило сил сесть и взглянуть на дитя. Но сил у Розы не хватало. Она вообще ничего не могла делать. Не могла заставить себя чуть-чуть поднять голову, не могла не закрыть глаза, не могла даже пошевелить губами, чтобы спросить, мальчик или девочка ее дитя. Обо всем этом можно было позаботиться в свое время.

Мими о ней позаботится, мелькнуло в голове у Розы. Ей почудилось, что Мими стоит с ней рядом в узкой черной маске на глазах и с хлыстом в руке, оберегая ее подобно ангелу, охраняющему райский сад.

Кожица у ребенка была тонкая и нежная, точно лепесток цветка. При взгляде на нее пробирала жуть. Его кожа была цвета галактики, миниатюрного скопления созвездий. Она отсвечивала разными оттенками розового, лилового и голубого, как северное сияние.

Было видно, что в нем теплится душа. Его коснулась волшебная палочка, которую называют жизнь. В грудке виднелось бьющееся сердце. По кожице бегали мурашки. За тоненькими веками в глазницах шевелились глаза. Малюсенькие пальчики двигались, почти полностью распрямляясь, как будто хотели поспеть за ускользавшей мыслью. Дитя было девочкой.

Никто не мог ничего сделать, чтобы сохранить жизнь такому крохотному существу, и вскоре его сердце перестало биться. Роза обмыла его в тазике с теплой водой. Когда тельце в нее погружалось, казалось, дитя само шевелит ручками и ножками, словно обитатель морских глубин.

У нее никогда не было желания забеременеть. Она никогда не хотела иметь ребенка. Но теперь она была потрясена его уходом. Роза пристально на него смотрела, как девочка, уставившаяся на куклу в ожидании от нее какой-то ответной реакции. Ей хотелось понять, почему дитя так настойчиво стремилось расти и жить в ее теле. Но теперь, оказавшись вне ее тела, оно уже не могло признать, что раньше было живым.

Роза, конечно, знала, откуда взялся этот ребенок. Это дитя она зачала либо от мужчины в маске осла, либо от медведя, с которым танцевала в ночном клубе.

Где-то в глубине ее сознания послышался голос Макмагона: «Значит, ты занимаешься проституцией с третьеразрядным актером, просто чтобы заработать на миску супа и конуру в полной блох ночлежке. Отлично. Вот, оказывается, ради чего ты от меня ушла».

Позже вечером она сказала Мими, что больше не собирается работать на киностудии.

– Я создам собственную гастролирующую труппу, – прибавила Роза. – Вот посмотри, пожалуйста.

Она взяла яйца и стала ими жонглировать. Яйца завертелись, как огни на чертовом колесе. Внезапно она резко опустила руки, все яйца упали на стол и разбились.

– О боже! – вырвалось у Мими. – Ты, должно быть, совсем разумом оскудела. Ну ничего, не принимай близко к сердцу. Я все здесь соберу и сварганю отличный омлет.

Позже, после того как Мими ушла, Роза завернула дитя в заляпанную пятнами салфетку с оранжевыми орхидеями, которая ей никогда не нравилась, и засунула маленький сверток во внутренний карман пальто. Ей хотелось есть, она зашла в ресторан что-нибудь перекусить. Официант спросил, не хочет ли она, чтобы он повесил ее пальто. Она покачала головой. Потом села, не сняв пальто, за столик, вздохнула и принялась за суп.

Пока ребенок был при ней, ей казалось, что другие об этом узнают и немилосердно ее осудят. Они станут говорить, что она ведьма, и сожгут ее у позорного столба.

Вернувшись домой, Роза достала из кармана пальто маленькое тельце девочки, обернутое в цветастую салфетку, выбросила его в мусоропровод, потом села на кровать и уставилась на закрытую дверь. Как будто хотела услышать, что кто-то в нее постучит с другой стороны.

Сидевшая на ветке дерева ворона неожиданно каркнула во все воронье горло, словно ее обожгло что-то очень горячее.

36. Анатомия меланхолии

Позже вечером Роза решила открыть верхний ящик комода, который постоянно заклинивало. Ей пришлось несколько раз сильно дернуть за ручку, чтобы его выдвинуть. Она достала из ящика жестяную коробку из-под сигар, в которой хранила деньги и презервативы. Там же лежала подаренная Макмагоном заколка для волос с оловянной розочкой, единственный его подарок, про который барыга-скупщик сказал, что он гроша ломаного не стоит. А еще там был план, который Роза когда-то придумала вместе с Пьеро.

Каждый раз, глядя на этот кусочек бумаги, она приходила в смятение, потому что план казался ей эксцентричным до абсурда. Он тешил ее самолюбие, потому что это она выдумала такую несусветную диковину. Ей импонировала мысль, что в детстве она была совсем не такой, какой стала теперь. Это очень распространенное явление. Оно объясняется тем, что люди недовольны собой, полагая при этом, что, в сущности, сами по себе они добрые и хорошие, а грешат потому, что жизнь их к этому вынуждает. И потому, оглядываясь назад, на время, когда они были детьми, люди представляют самих себя в идеальном свете – красивыми и непорочными.

Чем безумнее ей казался этот план в последнее время, тем незауряднее она представлялась сама себе в детские годы. Однако на этот раз, глядя на свой план, Роза решила, что на самом деле в нем заложен глубокий смысл. Почему бы ей не попробовать осуществить его теперь? Если он был задуман тринадцатилетней девочкой, то сейчас воплотить его в жизнь было бы легче, а не сложнее.

Цирковая труппа давала представление «Леда и лебедь». Роза смотрела, как девушка подпрыгивает с мускулистых плеч мужчины, делает в воздухе двойное сальто и возвращается на его мощные плечи. Ни один ученый на земле не был в состоянии объяснить, как оказался возможным такой номер. На сцене, видимо, была другая атмосфера. Сцена становилась как бы другой планетой. Там в атмосфере был не кислород, а печаль. Печаль была плотной,