Собрание сочинений. Том 5. 2001-2005 - Юрий Михайлович Поляков

– Ты что, мазохистка?

– Не знаю, наверное… – улыбнулась Светка сквозь слезы и села к нему на колени.

В этот момент зазвонил «золотой» мобильник.

– Привет! Узнал?

– Конечно! – ответил Свирельников: голос Жолтикова, противоестественно ласковый, спутать было невозможно.

– Он подписал. Ты готов соответствовать вызову времени?

– Да. Когда?

– Возможно, сегодня. Команды еще не было, но может поступить в любой момент. Помнишь, сколько в справке должно быть страниц?

– В какой справке?

– В той самой. И мне пару страничек прихвати. За хлопоты.

– А-а, понял! – Свирельников догадался, что конспиративный Жолтиков подразумевает деньги для начальника департамента и пару тысяч для себя – за посредничество.

– Будь на связи! Как только – так сразу. Пока!

– Пока!

Обрадованный директор «Сантехуюта» отечески поцеловал Светку, ссадил с коленей и начал быстро одеваться.

– А как же я? – захныкала она.

– А ты готовься к вакууму!

24

Михаил Дмитриевич, чрезвычайно довольный звонком Жолтикова, по-школярски помахивая кейсом, весело спустился вниз. Джипа у подъезда не оказалось, хотя, по расчетам, Леша должен был бы уже вернуться. Директор «Сантехуюта» вместе с досадой вдруг ощутил в теле запоздалую готовность к любоделию, такую настоятельную, что даже решил ненадолго воротиться к Светке. Обдумывая солидный предлог для повторного появления (ведь нельзя же просто сказать девчонке, что накатило!), он в рассуждении огляделся и сразу охладел: на противоположной стороне большого внутреннего двора стояла серая машина. Но те самые «Жигули» или другие, разглядеть с такого расстояния невозможно. А подойти ближе, помня алипановские наставления, Свирельников не отважился.

«Хоть бинокль с собой вози!»

В этот момент подъехал джип.

– Пробки! – виновато сообщил Леша.

– Забрал болтики?

– Забрал. – Водитель кивнул назад, в сторону багажника. – Два ящика. Еле дотащил со склада.

– Ничего. Дело богоугодное. А ты, кстати, в Бога-то веришь?

– Наверное…

– Как это – наверное?

– Ну, как сказать. Верю, что кто-то за нами смотрит и управляет. Не может ведь, чтобы все само собой делалось. Без ГАИ – такой бардак начнется!

– А сейчас, значит, не бардак?

– Бардак, конечно, но жить можно.

– Ладно, поехали!

– Куда?

Посмотрев на часы, Свирельников прикинул, что успевает заскочить к матери и разобраться с запившим Федькой.

– В Мневники! – приказал он. – Быстро!

Минка хоть и была забита машинами, но, к счастью, двигалась, а не стояла, как обычно. Вообще удивительно: ну какие, к черту, реформы и технотронные прорывы, если правительственную трассу разгрузить не могут! Носятся с мигалками по встречной – только людей бесят. И так всегда: пока к власти рвутся – все им плохо, все надо поменять и перестроить. А потом, как дорвутся до мигалок и на встречную полосу выскочат, оказывается, все в Отечестве нормально, ничего особенно менять не нужно. И так всегда…

Внимательно оглянувшись, Михаил Дмитриевич «хвоста» не обнаружил.

«Прямо как Штирлиц, едрена вошь!»

Зазвонил «золотой» мобильник, и на дисплейчике высветился номер Алипанова.

– Аллёу!

– Ну что?

– А у тебя как дела?

– Сначала показалось: снова появился, а сейчас вроде никого…

– Еще появится! – успокоил опер. – Значит, докладываю: «Сексофон» я пробил. Там, оказывается, мой бывший подчиненный крышует. Ни к тебе, ни к твоему Шутилкину никаких претензий. И вообще они такими вещами не занимаются. Врет, конечно…

– А кто же тогда за мной следил?

– А вот это вопрос действительно интересный! Мне надо подумать. Ты тоже подумай!

– О чем?

– О разном. Кому ты должен? Кто тебе должен? Могут быть и личные мотивы. Рога ты никому в особо крупных размерах не наставлял? За это тоже могут…

– Нет! Сказал же! А может, все-таки Фетюгин?

– Зачем?

– Ну, сначала не хотел отдавать. Нанял. Потом, когда ты его прижал, испугался, а заказ снять забыл.

– Забыл? Вряд ли. Скорее, людям отбой дали, а они могли сами, на свой интерес продолжить… Человек ты не бедный. Есть что взять. Версия, конечно, дохленькая, но проверить надо. Если что – сразу звони!

Нажав «отбой», Свирельников еще раз рассмотрел машины, двигавшиеся поблизости. Ничего подозрительного. С высокой эстакады Третьего кольца открылся вид на Москву, смутный и расплывчатый от смога, похожий на дорогую иллюстрацию, прикрытую для сохранности папиросной бумагой. Далеко впереди, справа от Университета, можно было рассмотреть высокий уступчатый силуэт нового «Фили-паласа», за который так долго и жестоко воевал директор «Сантехуюта». И отвоевал!

Михаил Дмитриевич победно вздохнул и набрал номер Зинаиды Степановны, но никто не снял трубку: когда брат входил в штопор, мать отключала телефон, чтобы не звонили собутыльники, на расстоянии чувствовавшие дружественный запой и желавшие приобщиться.

– Останови где-нибудь, торт купим! – приказал он водителю.

…Федька смолоду был гордостью семьи, школу окончил с серебряной медалью, учителя говорили, у мальчика замечательные способности, особенно к иностранным языкам. В семье его уважали. Когда младший сын делал уроки (они тогда еще жили в коммуналке), отец, чтобы не мешать, отгораживал телевизор листом фанеры, выключал звук и прикладывал к уху специальный наушник, сконструированный из старой черной телефонной трубки. Если на экране забивали гол, отец только багровел, разевал в беззвучном восторге (или негодовании) рот и колотил себя кулаками по коленкам. Старшему брату было обидно: ему-то в школьные годы такого уважения не выказывали.

Но в Иняз Федька, к всеобщему изумлению, провалился и был настолько потрясен, получив за сочинение тройку, что впервые серьезно напился. До этого на семейных торжествах он нехотя отхлебывал глоток-другой вина, поддавшись уговорам родственников. Свирельников как раз приехал в отпуск из Германии, и мать, увидев старшего сына в форме, прямо с порога отправила его в институт – разбираться. Мол, офицеру врать побоятся! Михаила Дмитриевича это задело: столько не виделись! Но и ее понять можно: Федька лежал на диване, отвернувшись к стене, отказывался от еды и ни с кем не хотел разговаривать.

Приемная комиссия работала, кажется, последний день, и, войдя в кабинет, Свирельников обнаружил там, как принято теперь выражаться, корпоративную вечеринку. Посредине канцелярского стола, на маленьком пространстве, освобожденном от скоросшивателей с документами абитуриентов, тесно стояли бутылки и лежала любовно порезанная прямо на оберточной бумаге закуска: любительская колбаска, мелкодырчатый ярославский сыр и крупные бочковые огурцы. На стопке протоколов расположился еще не начатый, посыпанный грецкими орехами медовик, изготовленный, очевидно, рукодельной сотрудницей.

Дежурный преподаватель, пятидесятилетний мужичок с внешностью вечного доцента, пировал вместе с тремя девицами, явными секретаршами. От тостов дело перешло уже к двусмысленным анекдотам, шуточкам, обниманиям, а также к игривому хихиканью, какое обычно издают женщины, когда к ним пристает начальник, спать с которым они вовсе даже и не собираются. Увидев позднего правдоискателя, все четверо посерьезнели и посмотрели на него с тоскливой ненавистью.

– У вас написано: прием до 18.00… – смущенно объяснил Свирельников.

Обнаружив, что до конца трудового дня осталось еще пятнадцать минут, доцент помрачнел, поднялся и, дожевывая, повел нежданного посетителя в свой маленький кабинетик, примыкавший к приемной.

– Свирельников? Федор?.. – наморщил он лоб, выслушав жалобу. – Ну да, помню! Насажал ошибок в сочинении. Приходили уже. Мать, кажется. Очень нервная женщина. Я же все ей объяснил. А вы-то, собственно, кто?

– Я, собственно, его старший брат. У него серебряная медаль, а ему тройку поставили.

– У нас тут золотые медалисты, как груши, сыплются. Он с кем готовился?

– В каком смысле?

– С какими преподавателями?

– Сам.

– Сам? – рассмеялся доцент. – Ну и чего же вы тогда хотите?

– А вы мне все-таки сочинение покажите! – насупился Свирельников.

– Да пожалуйста!

В сочинении действительно оказалось много ошибок. Одна даже совершенно дурацкая.

– Это со всеми случается! – видя его огорчение, посочувствовал преподаватель. – Меня сейчас посади сочинение писать, я тоже насажаю.

– Что же делать?

– Поступать в следующем году.

– Ему в армию.

– Ну, после армии! Армия ведь – школа жизни! Или как, товарищ лейтенант? – спросил доцент с презрительной иронией.

Показательную неприязнь интеллигентных «ботинок» к тупым «сапогам» Свирельников обнаружил почти сразу же, как, поступив в «Можайку», облачился в форму:

Как надену портупею,

Так тупею и тупею…

Доценту даже в голову не приходило, что сидящий перед ним лейтенантик получил на своем программистском факультете такое образование, какое ему, штатской крысе, не снилось! Со временем Михаил Дмитриевич понял: это презрение – просто-напросто скрытая, искаженная зависть, которую всегда испытывают «белобилетники» к мужчине с оружием!

Выручила Тоня, она попросила «святого человека», тот