Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда

– Я не хочу жить на женин счет, – говорил Евгений, – да и Шаня привыкла ни в чем себе не отказывать, так что ее денег нам и не хватит. Одни ее наряды, шляпки и перчатки чего стоят!

– Хорошо-с, а если будет ребенок? – спросил Жглов.

– Ребенка можно после узаконить, – отвечал Евгений.

– Когда после? – свирепо спросил Жглов. Смущенно улыбаясь, Евгений отвечал:

– Когда мы повенчаемся. Нынче это можно. Это все равно. Вы сами знаете, что такой закон есть.

– А если вы умрете до того времени? – спросил Жглов. – Конечно, не дай Бог, но все же может случиться, все мы под Богом ходим.

– Нет, зачем же умирать! – сконфуженно лепетал Евгений. – Я постараюсь… Я веду здоровый образ жизни, занимаюсь гимнастикой.

– Так-с. Ну-с, так вы напишите мне обязательство, – решительно сказал Жглов.

Евгений в ужасе посмотрел на него и пролепетал:

– Какое?

– Я смотрю на это дело под таким углом, – говорил Жглов, – что если вы твердо решили жениться на Шане, то подтвердите это письменно.

– Я, конечно, готов, – смущенно бормотал Евгений, – но я не понимаю, почему вы мне не верите. Я не человек с улицы, я – дворянин. Я не могу сделать ничего, противного чести и дворянскому достоинству.

Но, как Евгений ни хорохорился, пришлось-таки ему под диктовку дяди Жглова написать это неприятное для него обязательство.

После выдачи обязательства Евгений вернулся домой такой растерянный, что Аполлинарий Григорьевич, только что приехавший к ним с женою провести вечер, сразу догадался, что что-то произошло. Он сказал Евгению:

– Пойдем к тебе, покурим.

И, оставшись наедине с Евгением, принялся его расспрашивать. Евгений мало-помалу рассказал весь разговор со Жгловым, рассказал и о выдаче обязательства.

Аполлинарий Григорьевич посвистал и сказал насмешливо:

– Налетел, Женечка! Евгений говорил брюзгливо:

– Собственно говоря, все люди – свиньи, эгоисты… Ни у кого нет бескорыстия… Я неразрывно связан с Шанею.

– Ну, не так уж неразрывно, – сказал Аполлинарий Григорьевич. – Это обязательство не имеет законной силы.

Евгений говорил кисло:

– Шаня, конечно, прелестная женщина.

– Допустим, – иронически сказал Аполлинарий Григорьевич.

– Я обязан жениться на ней… нравственно обязан, – говорил Евгений.

– Ну, в этих делах нет обязанностей, – возразил Аполлинарий Григорьевич.

Сердце Евгения хотело обрадоваться этой разрешаемой ему свободе от обязательства. Но Евгений вспомнил угрюмую, внушительную фигуру Жглова, и холодок страха пробежал по его спине. Он уныло сказал:

– Собственно говоря, мы все падаем с облаков в грязь.

– Будто? – насмешливо спросил Аполлинарий Григорьевич. Милое Шанино лицо вдруг вспомнилось Евгению. Ну какая ж беда, если и заставят на ней жениться! Он воскликнул:

– Нет, что я говорю! Я – свинья!

– Какие крайности! – пожимая плечами, сказал Аполлинарий Григорьевич.

Евгений говорил восторженно:

– Я безумно люблю ее, ничто в мире не в силах разлучить меня с нею.

Аполлинарий Григорьевич засмеялся и сказал:

– Кажется, ее дядя не очень верит в прочность твоих чувств. Находит, что с бумагою-то вернее.

Евгений опять смутился.

Глава пятидесятая

На другой день в номере гостиницы Шаня ждала Евгения.

Он вошел злой. Еле поздоровался. Шаня спросила с удивлением:

– Что с тобою, Женечка?

– Что со мною? – со сдержанною злостью переспросил Евгений. – Вы не знаете? Невинность какая!

– Право, не знаю, – с недоумением говорила Шаня. Евгений повернулся к ней с исказившимся от бешенства лицом и закричал:

– Твой дядя вздумал заступаться за тебя. Что же, я – разбойник, по-вашему?

И посыпались на Шанечку гневные упреки. Взволнованный, красный, Евгений ходил по комнате, рассказывал о выдаче обязательства и выкрикивал гневные слова.

– Что я, враг тебе, что ли! – говорил он. – Обращаться со мною, как с каким-нибудь плутоватым писарьком, – это черт знает что такое.

Шаня плакала и говорила:

– Женечка, что ты говоришь! Ты разрываешь мое сердце! Ведь я же ничего этого не знала. Неужели ты можешь винить меня в этом деле!

Евгений, все более разгораясь, кричал:

– Твой дядя воображает, что у всех честь на аршин можно мерить. Но я не торгаш.

– Но ведь мой дядя не знает тебя, – сказала Шаня.

– Не знает! Должен знать, – кричал Евгений, стуча кулаком по столу. – Я – Хмаров. Хмаровы своею честью никогда не торговали. Мне кажется, пора бы тебе это знать.

Евгений говорил теперь искренно. Слова о чести его всегда обольщали. Он бы рад был всегда и во всем быть рыцарем. Вот жаль только, что силенок для этого у него было маловато.

Шаня вернулась домой, чувствуя в себе бешеную злость. Не пыталась даже и сдерживать ее. Осыпала упреками Юлию:

– Во всем отцу подчиняешься. Ты старше меня, а держишь себя, как маленькая девочка, которая боится старших. Какая-то божья коровка! Он привык считать себя полновластным властелином и делать что угодно.

Юлия засмеялась невесело и сказала:

– Попробуй-ка я против него хоть слово сказать, так он мне себя покажет. Тебе хорошо, у тебя свой капитал есть, а я, как говорится, чей хлеб кушаю, того и слушаю.

Когда дядя Жглов вечером вернулся из конторы, Шаня бурно накинулась на него с упреками. Не думая о последствиях, она говорила ему запальчиво:

– Я вас прошу не вмешиваться в мои отношения к Евгению. Дядя Жглов с суровою насмешливостью сказал:

– Слушаю-с. Еще что прикажешь, племянница?

Шаня, сразу же слегка ошеломленная его насмешливым тоном, говорила так же горячо, но уже не так уверенно:

– Евгений – благороднейший человек.

– Что и говорить. Благородства через край, – с угрюмою и холодною злостью отвечал дядя Жглов. – Наблудил, да и в кусты. К венцу за шиворот тащить придется.

Шаня, багрово раскрасневшаяся, кричала:

– Нельзя всех мерить на свой аршин. У него дворянская честь. Дядя Жглов посмотрел на Шаню с презрительным сожалением и сказал:

– Ну дай тебе Бог быть дворянкой.

– И буду, – упрямо тряхнув головою, сказала Шаня.

И в это время у нее был заносчивый и жалкий вид упрямой девочки, которая не хочет признаться, что сердце ее ноет от страха предстоящих измен и бед.

Дядя Жглов угрюмо глянул на нее и сказал с досадою:

– Эх, племянница, кнут по тебе плачет! Шаня сказала презрительно:

– Мужицкого грубого обращения довольно натерпелась.

– Ну, подожди, – говорил дядя Жглов, – узнаешь и дворянскую честь. Покаешься, да поздно будет.

– Нет, уж не воображайте, моего покаяния не увидите, – все так же заносчиво сказала Шаня.

– Как знать! – угрюмо говорил дядя Жглов. – Только уж ты, мой друг, меня извини, – я тебя больше не могу держать. У меня дочь – невеста.

Шаня покраснела от стыда, что ее гонят, и сказала притворно-спокойно:

– Я и сама у вас не хочу жить.

Дядя Жглов презрительно засмеялся и сказал:

– И отлично. Живи одна. Твоих денег тебе за глаза хватит, если ты не поторопишься с дружком промотать их по трактирам или не передаешь ему помаленьку все деньги до последней копеечки.

Шаня запальчиво крикнула:

– Я вас прошу не подозревать его в разных низостях! Дядя Жглов спокойно возразил:

– Я про тебя говорю, а не про него. Да попомни, – как только твои денежки выйдут, так дружка твоего и след простынет.

– Не беспокойтесь, никуда он от меня не уйдет, – уверенно сказала Шаня.

Выражение подавленной жалости мелькнуло на суровом лице Жглова. Он сказал:

– Уйдет, а кто тебя возьмет потом? Ведь это ужасно! Ты бы то подумала, что для девушки невинность – такой ценный капитал!

Шаня горячо возражала:

– Вот теперь только я поняла, что значит счастье, что такое – жизнь! Я не жила до сих пор, а только была на свете. А теперь смысл жизни открылся для меня. У меня есть теперь, для чего жить, есть, о чем молиться.

На другой день Шаня отправилась искать квартиру. Она ездила по городу одна. Юлии отец запретил идти с нею, а Евгений сам отказался, сказал, что некогда. Ему не хотелось открыто, днем, показываться с Шанею на городских улицах.

Не поверила Шаня, что ему некогда, но просить не стала, – была так взволнована и счастлива, что все неприятное тонуло в этом чувстве.

После долгих поисков Шаня нашла наконец квартиру, которая ей понравилась, – на окраине города, посреди просторного сада на берегу речки, маленький деревянный домик, три комнаты, передняя, кухня, людская внизу и две комнаты в мезонине. Других квартирантов не было, и только во дворе во флигельке у ворот на улицу жил пожилой дворник с женою.