Золотой воскресник - Марина Львовна Москвина

в деревне был – хотел пробыть до третьего сентября, а за мной никто не приехал. Тут заморозки ударили, а у меня ни теплых одежд, ничего, дом не приспособлен, уж я утеплялся, утеплялся, потом глюки начались. Там нет электричества, в семь часов как стемнеет, я спать ложусь, проснусь в два ночи и до утра прислушиваюсь. Чуть ветка треснет или звук какой – все чудятся шаги. Серебряную свадьбу один спраздновал. Ну ладно, думаю, заначу что-то ко дню рождения в декабре. Так месяц и прожил…

* * *

В революционную пору преобразований над бурлящим собранием Союза писателей вдруг полетела бабочка.

– Боюсь, что это траурница, – сказал Юрий Коваль.

– Может, все-таки шоколадница? – спрашиваю.

– Приглядимся!.. – сказал Коваль и достал из кармана свой красный монокуляр.

* * *

Как-то, возвращаясь с гастролей, в аэропорту Шереметьево Резо Габриадзе увидел человека, которому явно была нужна помощь. Реваз Леванович подошел и предложил понести его чемодан. (“Хотя я сам еле иду!” – заметил Резо.) Поддерживая друг друга, обмениваясь лекарствами, они подошли к автобусу.

– А вы, простите, кто? – спросил этот человек.

Резо представился.

– А я – Альфред Шнитке…

* * *

Восьмого марта лечу домой из Новосибирска – над Омском, Курганом, Томском и Екатеринбургом, Казанью и Чебоксарами. Неожиданно первый пилот объявляет:

– Хотя за бортом шестьдесят градусов ниже нуля, я вас поздравляю, дорогие женщины, с праздником весны! Желаю, чтобы в вашей душе было постоянное ощущение полета, а в сердце всегда жила любовь…

* * *

– Видела в Иудейской пустыне черного козла, – сказала Дина Рубина. – На голове его из рогов была сплетена корона. И когда он взглянул на меня – я тебе клянусь, это было на самом деле, – он ухмыльнулся.

* * *

В Малеевке с авоськой, из которой торчали какие-то исписанные бумаги, по тропинке в лес решительно прошагал прозаик С. Мы с моим сеттером Лакки подкрались к нему поближе и увидели, как он развел костер и стал жечь рукопись. Прямо непонятно было – кидаться выхватывать ее из огня или не надо. Хорошо, я вспомнила: когда Жуковский заснул во время чтения трагедии Гоголя и Гоголь бросил ее в камин, Василий Андреевич сказал: “И правильно сделал…” И не стала.

* * *

Галя-реаниматолог:

– Если б я все начала снова, я бы в роддом пошла работать, а не в реанимацию…

* * *

– А дела какие? – говорит художник Володя Каневский. – Никто ничего не заказывает, ничего не покупает. Обещали две тысячи долларов – дали двести. Кто-то не хочет заплатить, кто-то не может. Один должен был мне большую сумму, всё обещал отдать, а тут его инсульт хватил, он выжил, самочувствие хорошее, но память потерял. Вообще ничего не помнит. Ну, я не жалуюсь, все так и должно быть. Теряешь каждый день кого-нибудь, и сам уже на передовой. Озарений у меня, наверное, не будет, откровений тоже, наверное. Я уже в жизни ничего такого не свершу. Я достиг своего потолка и теперь буду на этом уровне работать. Есть – мне есть что, просто я теперь больше не плачу за квартиру…

* * *

“Марина-сан, – пишет мне письмо японская славистка, профессор филологии Яско Танака, – получили наш журнал «Костер» с вашим рассказом? Совсем некогда переводить русскую литературу. Родители мешают жить и работать…”

* * *

“Ходили с Женей Мониным на выставку, – рассказывает художник Виктор Чижиков, – и Женя говорит, показывая на картину:

– Смотри, как рука опережает мысль. И тут тоже рука опережает мысль. И тут. А знаешь, что это такое?

Я отвечаю:

– Да не совсем.

– Еду как-то в метро, – говорит Женя. – Я стою, а передо мной сидит дядька и пристально смотрит мне в лицо. Я на него взглянул украдкой, незнакомый мужик, глядит и глядит. Тогда я уставился на него не мигая. Мы долго таращились друг на друга. Он не отводит взгляд. Тогда я взял его кепку за козырек и надвинул ему на нос. Он поднял ее и спокойно сказал: «А вот это не метод». Я вышел из вагона – и вдруг понял, что он победил. Вот что значит: когда рука опережает мысль”.

* * *

Лидия Борисовна Либединская демонстративно пила сырую воду из-под крана.

– Я не понимаю, – она говорила, – чем вареные микробы отличаются от сырых.

* * *

Лёня – после вечерней прогулки от “Красногвардейской” к “Домодедовской”, после рыночных рядов и полупьяных прохожих с мутными взорами и невнятными речами:

– Боже мой! Как тут все примитивно! Единственный положительный момент – когда я стану покидать этот мир, мне тут ничего будет не жалко!

* * *

“Привет, Марин! – пишет мне Юля Говорова. – Все не было времени тихо посидеть. Сегодня первый день, когда я сижу, перебираю воспоминания, и в памяти ожила такая картина, как моя Аля вставляет в окно к зиме вторую раму, а дырки в окнах заделывает не ватой, тряпочками или носками, а кленовыми листьями. «Снег ляжет, выйдет солнце… – говорит, – листья и зазолотятся»”.

* * *

Кумиром Сергея Бархина был великий архитектор Ле Корбюзье. Свой удивительный поэтический образ – шляпа, плащ и очки в круглой темной оправе – он лепил с этого изысканного и артистичного француза.

Когда Ле Корбюзье утонул, зодчему было 77 лет, а Серёже – 28. В одной из газет проскочила крошечная статья, Бархин аккуратно вырезал ее и положил в паспорт.

– Ночью в сильном подпитии я возвращался домой, и меня остановил милиционер, – рассказывал Сергей Михайлович. – Забрал у меня паспорт, открыл и увидел заметку с маленькой фотографией Ле Корбюзье – круглые очки, прическа, – внимательно меня оглядел и, заметив сходство, спросил: “Это что, ваш родственник?” – “Да”, – сказал я. “Сочувствую!” – Милиционер отдал мне паспорт и отпустил.

* * *

На ярмарку “Арт-Москва” пришел Умар Джабраилов, залюбовался Лёниной электрической Луной и спросил:

– Почём полумесяц?

* * *

Мой приятель краснодеревщик Витька:

– Почему ты никогда не звонишь? Позвони мне и что-нибудь спроси, неважно что, ну, например: “Ты уже сдал посуду?”

* * *

– Не облизывай нож, – говорю, – а то злой будешь.

– Знаю! – сказал Тишков. – Потому и облизываю.

* * *

Валентин Ежов, кинодраматург, автор сценариев “Баллада о солдате”, “Белое солнце пустыни”, “Крылья”:

– …Как – нет Даура? А мы с ним договорились встретиться! Это же ученик мой. Я преподавал у него на Высших сценарных курсах. Два единственных абхаза, которые учились на сценаристов в Москве, – они оба учились у меня. Можно сказать, вся абхазская литература прошла у меня подготовительный курс…