Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

коня, прозванного Гнедым Захаром. Говорят, эта кличка пристала к животному потому, что его в свое время приучил к седлу и долгие годы на нем ездил старик-кержак по имени Захар.

Оседлав спозаранку Гнедого Захара, Салима дважды в педелю отправляется в путь. Забрав в Мукуре почту, усталая и измученная долгой дорогой, возвращается в аул лишь в сумерках.

Этой зимой в поездку туда и обратно она запрягала Гнедого Захара в сани с резвым ходом, куда садилась, укутавшись в теплый тулуп и прижав к себе на всякий случай старое ружье шестнадцатого калибра, правда, патронов к нему не было.

В ненастные дни аулчане, бывает, остаются и без почты. Не так давно, в начале февраля, на протяжении двух недель без передышки буйствовал буран. Салима обе недели отсиживалась дома, а когда приехала наконец в Мукур, газет и журналов скопилось там с целую гору. В этом ворохе подписки был и один тоненький конвертик. Письмо аксакалу Кабдену от сына из Алма-Аты.

В тот же день к вечеру в доме Кабдена и Нуржамал-шешей* собрались люди. Расположились кружком, а потом учитель Мелс громко, вслух прочел всем только что полученное письмо. В нем сын Кабекена писал, что нынче ему не удалось поступить на учебу, но в будущем году он обязательно поступит, а пока работает на строительстве, возводит дома и неплохо зарабатывает. В конце он просил выслать ему переводом немного денег из средств, вырученных летом за продажу скота.

— Как же так, он ведь, негодник этакий, в своем письме, что осенью прислал, писал, будто бы поступил учиться?! — рассердился Кабекен.

— Да Бог с ней, с учебой, главное, наш жеребенок в порядке! — со слезами радости на глазах сказала Нуржа-мал-шешей.

— Наверное, постеснялся сразу сообщить, что не поступил, — предположила Салима.

— Боже мой, чего стесняться-то? И вообще, с чего это он отца с матерью стыдиться стал?

— Разве он не джигит — видно, гордость заела!

— Лучше бы вернулся, чем в чужом краю зависеть от посторонних людей.

— И почему они из аула бегут?.. — задумался Касиман, удивленно качая головой.

— Разве один только Канат... никто из тех, что уехали раньше, сюда так и не вернулись, — прогудел и Метрей.

— С одной стороны, это правильно, что молодежь в городе живет, — изрек учитель Мелc, как всегда погружаясь в глубокие размышления. — Что ни говори, а Алма-Ата все-таки крупный культурный центр... Нельзя удовлетворяться малым — надо стремиться к лучшему. И потом, разве ждет здесь Каната готовая работа?.. Все равно ведь вы его в Мукур отошлете!

— Но в Мукуре у нас хотя бы родственники есть... А Алма-Ата — такая даль несусветная... живет там как сирота... жеребеночек мой! — и в следующее мгновение Нуржамал-шешей разрыдалась в голос.

— Прекрати сейчас же! — прикрикнул на байбише* Кабекен. — Чем твой сын лучше других уехавших? Развылась, старая, так и беду накликать можно!

— И мои сынки, и дети Метрея в городе живут, — поддержал Кабдена Касиман.

— А сын Байгоныс-аты в Усть-Каменогорске учится, — пополнила Салима «список» Касекена.

— Ваши-то хоть письма пишут. А наши, черти, совсем нас со старухой забыли! — пожаловался Метрей, расчесывая пятерней бороду. — С тех пор как я видел старшего сына в последний раз, прошло уже тринадцать лет. И как только терплю такое?..

— Ты об Андрее?

— О нем...

— Он, кажется, где-то в Мурманске, да?

— Да, в Мурманске...

— Говорят, там очень холодно. Видно, не может вырваться из-за проклятых буранов, — сделала предположение Нуржамал.

— А какой у Андрея воинский чин? — поинтересовался Мелc.

— Прапорщик!

— А-а? — придвинул ближе ухо глухой Карим.

— Прапорщик, говорю!

— Вот это да! — восхищенно качая головой, Карим повернулся к сверстнику Метрею и робко спросил: — А это старше генерала или как?

— Примерно такого же уровня — в общем, большой командир, то ли чуть старше, то ли чуть младше генерала, — со знанием дела заявил Касиман.

Байгоныс, который до этого не вмешивался в разговор, а молча слушал, ковыряя спичкой в зубах, вдруг улыбнулся и кашлянул. Сидящие, изумленно повернув шеи, приковали теперь свое внимание к Байгонысу.

— Все верно! — сказал Байекен, еще раз кашлянув. — И все-таки, как же Канатжан, что вырос у нас на глазах, ухитрился строителем стать, а?

— Точно, Байеке, он так и написал: «Работаю строителем»!

— Странно все это. Парень ведь и топор-то в руках держать не умеет, лишь писать да чиркать научился. Как же он тогда строителем стал, а?

— Байеке, а почему это вас удивляет? — спросил Мелс.

— Как же мне не удивляться: если алматинцы поручили нашему Канатжану строительство своего жилья, домов, которые станут им семейным кровом, выходит, и положение у них не ахти какое. Неужто нельзя было найти человека, чьи руки действительно знают дело и правильно держат топор?

Дед Метрей после слов Байгоныса громко рассмеялся.

— Канатжан у нас способный, наверное, на ходу учится, — смущенно пояснил Кабекен, как бы оправдываясь за сына.

...Если не каждую неделю, то раз в месяц в аул обязательно приходит какое-нибудь очередное схожее послание. Чаще всего пишут находящиеся в армии сыновья Байгоныса и Касимана. Один служит в Германии, другой — на Камчатке. Вот как раскидало потомство семей, живущих в семи домах опустевшего аула!

После ребят в армии дальше всех находятся дети деда Метрея. Сын живет в Мурманске, он еще ни разу не написал письма своему отцу. С тех пор как Салима стала почтальоном, от него лишь раз пришла короткая телеграмма. Ею он поздравил отца с семидесятилетием. Пожелал «дожить до ста».

— На кой хрен мне эти сто лет! Ведь даже семьдесят жить тошно! — всхлипывая, буркнул дед Метрей, когда читал эту телеграмму.

Одна из дочерей деда живет в городе Таганроге. Замужем. Три года назад вместе с супругом она приезжала навестить отца. Слава Богу, дед Метрей своей дочкой вполне доволен, радуется, что два-три раза в год она ему обязательно пишет.

Еще несколько отпрысков из этого аула обосновались в Алма-Ате и Усть-Каменогорске. Остальная молодежь вместе со своими семьями пустила корни в райцентре и по области. Правда, Салима до сих пор не замечала, чтобы кто-нибудь из них хоть раз прислал весточку родителям. «Может быть, у них руки не доходят, дел невпроворот, все-таки многие стали людьми заметными — не