Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

Но и тут я ошиблась.

Прошло много лет, мама вышла на пенсию. Известным иллюстратором я не стала, зато работаю на трёх работах и действительно высылаю маме деньги. Я выслала уже гораздо больше двадцати тысяч, но оказалось, это ничего не меняет. И думаю, дело не в инфляции.

Потеря

Вот говорят, что совпадения не случайны. Но случайность случайности рознь.

Если я выхожу в Томске на улицу Ленина и вдруг встречаю своего соседа или бывшего одноклассника – тут ничего удивительного нет. Потому что все в Томске ходят по улице Ленина, город-то маленький. Странно было бы, если бы я прошла всю улицу и никого из знакомых не встретила. Вот тогда бы я забеспокоилась. Может, в городе грипп свирепствует, а я тут прогуливаюсь как ни в чём не бывало?

Но вот приехать в Питер и встретить на Фонтанке Андрюшу Филатова – это, знаете, было чрезвычайным для меня происшествием.

Была у нас в Томске такая компания одно время: Лёня, Наталка, Андрюша и я. Я была влюблена в Лёню, Лёня был влюблён в Наталку, при этом с Наталкой мы тоже друг друга крепко любили и никак не хотели поругаться. Андрюша ни в кого влюблён не был.

Мы обыкновенно собирались в парке у пединститута, садились на бревно и начинали что-нибудь распивать. Чаще всего портвейн или разбавленный спирт. Я мученически глядела на Лёню, Наталка делала мне какие-то знаки, а Андрюша всех этих сюжетов не замечал, или ему было всё равно. Он чаще всего улыбался и глядел куда-то поверх голов. А потом неожиданно вскакивал и говорил: «А хотите, я вам своё стихотворение прочитаю?»

И мы слушали стихотворение. Лёня говорил: «Молодец, Андрюша, садись, пять». «Нет, что, плохое стихотворение?» – закипал Андрюша. Творчество у нас было больным вопросом. Лёня выступал лидером группы, а Андрей – его флейтистом. При этом флейтист и сам потихоньку сочинял песни, но Лёню перегнать ему пока не удавалось.

Лёня говорил: «Танюша, ну отчего бы вам не дружить с Андрюшей? Как было бы славно! Мы с Наташей, вы с Андрюшей». Но Филатов продолжал улыбаться, и совсем нельзя было сказать, что он про всё это думает. Я, кажется, тоже ничего определённого не смогла бы сказать на эту тему.

И вот с тех пор прошло года три, жизнь нас всех, как говорится, раскидала. Мы уже не собирались на бревне, Наталка и Лёня поженились, Андрюша окончил училище по классу флейты, а я бросила филфак и уехала поступать в Муху во второй раз. Творчество продолжало оставаться больным вопросом.

Я сдала экзамены и в растерянности брела по Фонтанке, помахивая пустой папкой. Результаты огласят только после выходных. С ума можно сойти за это время от неизвестности.

И тут я обомлела. Навстречу шёл Андрюша Филатов собственной персоной, без флейты, с какой-то горбатой сумкой на плече и рядом с незнакомым кудрявым парнишкой.

– Филатов! – завопила я и выронила папку. Она с шорохом уехала по асфальту. – Ты что здесь делаешь?

– Танюша! А ты?

За криками и объятьями мы долго не могли выяснить, что же мы действительно тут оба делаем. Оказалось, в то самое время, как я поступала в Муху, Андрюша поступал в Театральную академию на Моховой. Это в пяти минутах ходьбы от Мухи! То есть мы неделю-другую шагали одними и теми же маршрутами, а повстречались только сейчас.

– Это Антоша, – представил Филатов своего товарища. – Я из Томска, он из Омска.

Оба они засмеялись. Видимо, с этим были связаны какие-то новые театральные шутки.

– А мы по крышам идём гулять. Айда с нами, – предложил Антоша.

Ну ещё бы! Сердце моё выпрыгивало от восторга.

Мы отправились на Петроградку. Мне никогда уже не вспомнить этого пути, не отыскать ту крышу. Но у меня сохранилась фотография: я в оранжевом свитере стою между светленьким Филатовым и кудрявым Антошей. Антоша увлекался фотографией и сделал этот кадр на автоспуске. Позади наших фигур видны купол Исакия и шпиль Петропавловки. Я всегда гляжу на этот фото и думаю: я тут юная и прекрасная. Забралась на крышу покорять Петербург. Невинная как голубь. Я уже поступила в Муху, но ещё не знаю об этом. И я совсем не догадываюсь, как окончится этот день.

Мы немножко выпили, закусили бутербродами с кабачковой икрой и спустились вниз. Становилось сумеречно. Не знаю, откуда Андрюша прознал про эту крышу, но путь к ней лежал через чьё-то жилище. Дверь нам открывал угрюмый худой человек. Жилище это имело скошенный потолок, было душным и не очень богатым. Над газовой плитой сушилось стираное белье. Что это было – мастерская или незаконно занятый чердак, – я так и не поняла.

Мы простились с угрюмым человеком и поспешили к мостам. Нам нужно было успеть выйти с Петроградки, потому что наши временные пристанища располагались «на материке». Тогда я ещё не знала, что «материк» – тоже остров.

Кстати о наших пристанищах. Андрюша жил то у одних знакомых, то у других. Не знаю, почему он не выбрал общежитие, может, оно было не в центре. Наше-то и впрямь находилось в зажопинских выселках, я там уже квартировала с Алёной в прошлом году и больше не хотела. Я напросилась к Алёне и Сане на улицу Марата.

Алёна и Саня тоже поступали в Муху второй раз. Но, в отличие от меня, они после неудачного первого не отправились учиться в какие-то другие заведения типа моего филфака, а прилежно весь год посещали мухинские подготовительные курсы и снимали эту квартиру на Марата. Одно окно выходило в Радищевский двор. Там на доме висит табличка, которая сообщает, что в этом доме жил Радищев и здесь напечатал в собственной типографии книгу «Путешествие из Петербурга в Москву». Под окном у нас постоянно галдели туристы и экскурсоводы. Но это под окном. Вход у нас был с другого двора и тоже примечательный. Отдельный. Открываешь ключом дверь подъезда, поднимаешься по ступенькам и обнаруживаешь ещё одну дверь – в квартиру. Такой персональный подъезд, на одного.

Комнат было две. В одной жили Алёна и Саня, в другой поселилась ещё одна абитуриентка. Но она привезла с собой маму. А я расположилась в кухне, на диванчике, коротком и узком даже для моей малогабаритной фигуры. Надо мной нависала газовая колонка, из которой периодически вылетали искры. Спала я в таком положении тревожно.

Мы разделили плату за месяц