Наша Победа. Мы – её дети - Юрий Михайлов

для студентов, успели бы за это время закончить вуз, принесли бы родине не меньше пользы. Но что делать: кто-то должен защищать покой страны. Поэтому мы не роптали, серьёзно готовили молодых офицеров к поступлениям в военные академии: на наш взвод приходилось два учителя математики, физик, я успел поработать в газете, писал сочинения для технарей. А ещё надо добавить сюда же агронома, фельдшера и даже актёра после театрального училища. Офицеры части, решившие продолжить обучение дальше, буквально носили нас на руках.

Мы построились на плацу, вся рота в парадных мундирах, полковник, представитель политотдела из столицы, поздравил всех с государственной наградой – медалью "ХХ лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945гг." Медаль на грудь мне прицепил командир роты, сказал, что рад за меня и что это память на всю жизнь. Потом перешёл к другому солдату, стоящему в шеренге слева от меня, сказал лишь одно слово – "поздравляю". Он не любил его, отчисленного из военного училища якобы за неуспеваемость, но мы-то понимали, что служить на три года в армию переводят вовсе не за плохие оценки. Вот так повезло парню: попал под указ солдатик, тоже был награждён госнаградой, чем он и воспользовался вскоре, восстановившись в училище. Кстати, из нашей части его забирал генерал – полковник, приехавший на шикарном чёрном "Зиме".

Потом на автобусе нас, три десятка лучших солдат части, повезли в столицу, дали увольнительную до двадцати двух ноль-ноль. Мы с другом из соседней роты гуляли по Красной площади, на сэкономленные четыре рубля в месяц, которые получал каждый солдат на курево (пачка сигарет стоила 14 копеек), объедались в ГУМе мороженым, смотрели в Александровском саду, как люди танцуют под духовой оркестр. Сами не рискнули приглашать девушек на танец, не хотелось мешаться у фронтовиков под ногами. Что заметил тогда? Как молоды были участники войны, многие, по старой памяти, надели парадные мундиры, наверное, впервые после двадцатилетнего перерыва на груди у них – боевые ордена и медали. Нам, нынешним солдатам, по двадцать, им, фронтовикам, по сорок и чуть больше лет. Молодые, красивые, здоровые, вставшие на ноги, у многих – по двое-трое детей, которых они привезли на народное гулянье. Жаль, нам не удалось посмотреть салют, возвращались в часть с песнями военных лет, орали во всё горло, так переполняли нас чувства любви к своей Родине и Советской Армии, которая защитила нас всех.

Медалью любил играть мой сын, повесив её на свою рубашку, потом она куда-то пропала, думаю, стала жертвой мальчишеского бартера в лихие годы перестройки и введения компьютерных игр. Осталось только удостоверение о награждении медалью "ХХ лет Победы", врученной мне в 1965 году.

Так всколыхнула память эта награда. Вот так и стоят передо мной, наши отцы, молодые, смеющиеся, немножко хмельные…

7 – Растаял в тумане Рыбачий…

"Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла! -

Такая уж поговорка

Теперь у Лёньки была…"

Помните поэму Константина Симонова "Сын артиллериста"? Он написал её за одну ночь на полуострове Рыбачий, чей гарнизон, осаждённый фашистами, заслонил вход в Кольский залив и в течение 40 месяцев вёл ожесточённые бои с немецкими захватчиками, рвавшимися к Мурманску. Но им так и не удалось прорвать оборону ни на море, ни на суше: пограничный знак на Рыбачьем оказался единственным на всей западной границе СССР знаком, всё время остававшимся под контролем советских войск.

Здесь же, на полуострове, у краснофлотца-поэта Николая Букина родилась потрясающая песня: /Прощайте, скалистые горы, /На подвиг Отчизна зовет, /Мы вышли в открытое море, /В суровый и дальний поход. /А волны и стонут, и плачут, /И плещут на борт корабля. /Растаял в далеком тумане Рыбачий – /Родимая наша земля…/

Ни один праздник, ни одно застолье у мурманчан не обходится без этой песни: вспоминают ветеранов Заполярья, чей список за последние годы сильно-сильно поредел. А я вспоминал эту песню, когда вместе с руководителем совета ветеранов Иваном Михайловичем Кузгиновым, североморцем в годы войны, ехал на "Уазике" на полуостров Рыбачий. Давненько это было: только заговорили о подготовке к празднованию 30-летия освобождения Заполярья от фашистов и юбилея Великой Победы. С нами были офицер военкомата (фамилию, к сожалению, не помню, а ветеран звал его Иваном) и солдат – срочник, парень хоть и молодой, но хороший водитель, профессионал. Признаюсь, мне давно хотелось посмотреть своими глазами на сопки морской крепости, на перевал Муста-Тунтури, где всего в ста метрах друг от друга находились окопы дивизии горных стрелков-фашистов и наших солдат.

Одну мысль, которой пока ещё ни с кем не делился, я вынашивал тогда: неплохо бы провести слёт мальчишек города в этих местах, но нужны были реальные договорённости с командованием расположенных здесь воинских частей. Слёты уже седьмой год устраивал горком комсомола, где я курировал школьников и студентов. Очень хотелось мне именно на "дороге жизни" поговорить с Кузгиновым и офицером из военкомата с погонами полковника, склонить их на свою сторону.

Сказать, что в то время дорога была труднодоступной, значит, ничего не сказать: не раз солдат останавливал машину и просил нас, троих пассажиров, пёхом следовать за ним. Я не верил своим глазам, когда видел на фоне ярко-голубого неба задравшийся капот "Уазика", казалось, ещё мгновение… и машина перевернётся в воздухе. Недавно посмотрел в интернете фото и ролики нынешних путешественников, прорывающихся к Муста-Тунтури на джипах: нам такая дорога и не снилась. Целые куски сопок срыты для проезда, узкие места расширены для свободного прохода машин. А я помню, как тогда позвонил помощнику комдивизии и тот прямо сказал: просите вертолёт или тягач-вездеход, иначе за вашу жизнь не дадут и три копейки. Но свободной техники, как всегда, не было, уже заканчивалась первая половина августа, зима здесь могла обрушиться в сентябре, а откладывать нашу поездку до следующего года не хотелось. Тем более, полковник из военкомата твёрдо заверил: несколько раз по делам службы он ездил туда на обычном "Уазике".

Что запомнилось кроме экстремальной дороги? Когда преодолели перевал и ехали почти равниной, то на всём пространстве, куда достигал глаз, цвёл Иван-чай. Он был настолько красным, даже, скорее, ярко-бордовым, что я сначала не узнал его, даже уточнил у Ивана Михайловича: откуда здесь взялся мак. Тот попросил остановить машину рядом с небольшим ручьём, сказал:

– Вот и повод сделать привал… Пусть наш юный коллега разглядит короля тундры, а я порыбачу часик. Вань, – обратился он к полковнику, – накрой стол, припасы у меня в рюкзаке… А ты, комсомол, идём со мной изучать мир Севера.

Мы с ним не шли, а плыли по зарослям Иван-чая, чьи цепкие стебли доходили до самой воды чистейшего ручья,