Иван Панаев - Как добры люди!

— "Что вы сдѣлали?.. Ее нѣтъ… Она скрылась…"

Докторъ шепнулъ мнѣ:

— Не бойтесь, это хорошо; онъ приходитъ въ себя; онъ уже не видитъ ничего въ зеркалѣ…

Но въ эту минуту больной приподнялся съ дивана, вытянулся во весь ростъ, схватилъ со стола мраморную дощечку, которая лежала сверху бумагъ — и съ усиліемъ бросилъ ее въ зеркаяо… Зеркало разлетѣлось въ кусочки по всей комнатѣ; а онъ, вотъ какъ будто теперь вижу это, онъ рухнулся на полъ, бѣдняжка, и сталъ складывать на полу кусочки зеркала, и плакалъ какъ дитя… Вдругъ съ иимъ сдѣлались судороги, но черезъ двѣ-три минуты онъ уже не двигался и не дышалъ…

— Онъ въ обморокѣ! — закричалъ кто-то изъ насъ — помогите ему, докторъ.

Докторъ долго и внимательью разсматривалъ его. Мы стояли, разинувъ рты, ожидая рѣшенія докторскаго. Докторъ оборотился къ намъ и сказалъ:

— Господа, намъ тутъ больше нечего дѣлать. Онъ умеръ.

Однако мы все еще думали, что онъ очнется. Прошло нѣсколько дней; нечего дѣлать, видимъ — въ самомъ дѣлѣ умеръ; и похоронили его съ приличною церемоніею, а потомъ, какъ добрые родственники, сложились и поставили надъ его могилою небольшой памятникъ. Сходите на кладбище, посмотрите: право, очень недурный памятнпкъ, и съ мѣднымъ крестомъ наверху. Жаль, право жаль его! Могъ бы быть человѣкомъ, да самъ не хотѣлъ…"

Когда старикъ кончилъ свой разсказъ, я спросилъ у него:

— А гдѣ бумаги покойнаго?

— "У меня, сударь, у меня. Тамъ есть описаніе его жизни. Я было разъ принялся читать, да тотчасъ же и бросилъ: такая путаница, что ничего не поймешь; видно, онъ уже былъ немного помѣшанъ, какъ началъ писать. Между этими бумагами нашли мы также какое-то большое сочиненіе въ стихахъ; но половина тетради была сожжена, а другую половину мы бросили".

— Не отдадите ли вы мнѣ всѣ оставшіяся послѣ него бумаги?

— "Отчего же нѣтъ? На что мнѣ онѣ! Съ большимъ удовольствіемъ отдамъ. Хоть чѣмъ-нибудь да помянете его…"

Въ день моего выѣзда изъ ***. я съ полчаса провелъ на его могилѣ. Потомъ я нѣсколько разъ былъ въ ***, и всякій разъ заходилъ къ нему въ гости на кладбище…"

Разсказчикъ нашъ кончилъ. Минутъ пять мы всѣ молчали. Уголья въ каминѣ потухли. Лампы были зажжены.

— И его бумаги у васъ? — спросили мы всѣ въ одинъ голосъ.

— Да. Въ нихъ, — отвѣчалъ онъ: я отыскалъ что-то похожее на дневнпкъ, и еще повѣсть — мучительную, подробную повѣсть его страдальческой жизни…

— Вы намъ когда-нибудь прочтете ее? — спросплъ хозяинъ дома. — Мы будемъ надѣяться.

— Можетъ быть, господа, — произнесъ онъ, задумываясь: — можетъ быть… и если я рѣшусь когда-нибудь вамъ прочесть ее, изъ этой страшной и истинной повѣсти вы яснѣе, гораздо яснѣе увидите, какъ добры люди, какъ они умѣютъ понимать благородство мыслей и дѣлъ и сочувствовать душамъ возвышеннымъ! — Покуда останемся при одномъ вступленіи…