Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

плечи, хрустнув затвердевшей замшевой курткой.

– Шучу, шутка юмора, – на лице Вехова появилась перевернутая улыбка. – Да и не важно. Сам ненавижу, когда лезут в личную жизнь. Ах, она совсем еще девочка! Ах, как вам не стыдно! Стыд – часть удовольствия. Но не в этом дело. Вчера нам так и не удалось поговорить. Геннадий Павлович, у вас, надеюсь, найдется для меня десять минут? Вы ведь по моему письму сюда приехали?

– Отчасти.

– И Болотина, конечно, сказала вам, что я ворую у нее книги?

– А вы не воруете?

– Нет. Честное благородное слово.

– И книги, значит, не пропадают?

– Пропадали. Но клуб «Гласность» к пропаже отношения не имеет.

– А вы лично?

– К сожалению, имею… – Вехов виновато вздохнул.

– Можно поподробнее?

– «А из зала мне кричат: “Давай подробности!”», – кивнул правдолюб. – В библиотеке отличный КОД…

– Какой кот? – не понял москвич.

– КОД. Фонд книг ограниченного доступа. Просто роскошный! До революции Тихославль славился своей публичкой. Благотворители денег не жалели, особенно купец Стожаров. Он еще и богадельню построил. Там теперь санэпидемстанция. Маркел Сысоев его лично расстрелял у Троицы. Был у нас такой чекист с горячей головой и холодными руками. Чуть что – за наган, как Нагульнов.

– Слышал.

– А-а, уже поведали… Библиотека у нас роскошная! При большевиках сюда книги телегами свозили из усадеб. Мужики-то себе в избы мебель тащили, ковры, посуду, картинки с голыми нимфами. Рояль могли упереть для форсу, а книги без надобности, разве на самокрутки. Странный у нас народ, не находите?

– Нахожу.

– Потом, когда по списку Крупской фонды чистили, вредные издания здесь почему-то не уничтожили, а в подвале сложили. Предрик у нас был чудной: храмы не взрывал, иконы не рубил, книги не жёг, людей из ГПУ вытаскивал, семенной хлеб крестьянам возвращал, если чоновцы лишнее отбирали…

– Это тот, который со Сталиным под Царицыном воевал?

– И это уже знаете? Профессионал! Да, тот, он и от Маркела город избавил. Пробился на прием к Сталину, вернулся, вызвал Сысоева в райком и при всех партбилет отобрал. А без партбилета долго тогда не жили, как без печени. Ну, не важно…

– А что же важно?

– Важно то, что у нас в Тихославле есть такие книжки, каких и в Ленинке не добудешь. Улавливаете?

– Нет, пока не улавливаю.

– Ладно, придется со всеми подробностями. У моего брата доступ к ксероксу. По работе. Не знаю, как у вас в Москве, а у нас эта штука еще в редкость. Я ему отдаю книги, а он, когда ночью дежурит, копирует. Брат ксерит, а я отвожу… Нет, сначала переплетаю. Люблю это дело. Переплести редкую книгу такое же удовольствие, как одеть красивую женщину…

– Да вы поэт! А книги, значит, из КОДа берете?

– Да. Понемногу. На одну ночь. Утром они уже на полке стоят.

– Для себя ксерите?

– Не совсем. Излишки сдаю народу. В Москве, на Кузнецком. Езжу в Первопрестольную пару раз в месяц.

– И хорошо идут?

– Неплохо. «Заратустру» недавно за пятнашку сдал. Ренан по десятке ушел. Арцыбашева хорошо берут, но особенно Каменского…

– Каменского? Странно. Его же в «Библиотеке поэта» недавно издали.

– Нет, не Василия, не футуриста, а Анатолия Каменского. Декадентская эротика. Наш ответ Мопассану и Ренье.

– Вы что заканчивали?

– Ромгерм. В Ярославле.

– А кем работаете?

– Дворником, разумеется. Очень удобно: утром метлой помахал – и весь день свободен. Служебную комнату дали. Там и переплетаю. А что еще нормальному человеку в этой стране делать, чтобы не замараться? Только и остается – книжки читать да девушек любить.

– Но ведь книги-то пропали?

– Накладка вышла. Брат пакет в автобусе забыл.

– Как – забыл?

– Просто. А как Достоевский «Бедных людей» у извозчика забыл?

– Ему, кажется, вернули?

– Верно. А Косте не вернули.

– Ну и повинитесь, заплатите штраф. Книги-то небось копейки по инвентаризации стоят?

– Не могу. Одного человечка сильно подставлю.

– …который вам эти книги выносит из фонда?

– Да. А Болотина и посадить может. Самодержица! Раздавит девчонку и не заметит.

– Какую девчонку?

Вехов вздохнул, нагнулся, поднял с дорожки камешек, шагнул к высокому библиотечному окну и привычно бросил в стекло. Вернувшись, он улыбнулся и по-ленински прокартавил:

– Конспир-рация, батенька. А вот объясните мне, Геннадий Павлович! Я вчера вас внимательно слушал, и вы показались мне человеком мыслящим…

– Спасибо.

– Не за что. Скажите, может быть, это все напрасно?

– Что именно?

– Ну, эти… перестройка, гласность, ускорение… больше социализма… вперед к Ленину… цивилизованные кооператоры…

– А вы разве не хотите, чтобы все изменилось?

– Это возможно?

– Думаю, возможно, если не отступим и не оступимся, – брякнул Скорятин и брезгливо поежился.

Он невольно воспользовался излюбленной фразочкой Исидора, который пользуется Мариной. Каламбур… Бриковщина какая-то!

– А вот я думаю: нет! Ничего не получится! – повертел головой книгоноша. – Можно, наверное, завалить прилавки колбасой и винищем, как в вашем Париже, набить полки книгами, а вешалки – тряпьем. Но куда вы денете этот убогий народ с его рабской историей? Сначала под варягами кряхтели, потом – под хазарами, триста лет – под татарами. Едва вылезли из-под чужой задницы – пожалуйте в крепостные к своим господам! И еще триста лет. Царь-батюшка освободил, так ему на радостях бомбой ноги оторвали и под коммуняк легли. Свобода нашему народу-уроду нужна только для того, чтобы не мешали выбрать новое ярмо. Понимаете, у нас обмен веществ рабский. Мы на воле чувствуем себя, как цепной пес без будки…

Гена внимательно слушал Вехова, смотрел на его желчно-вдохновенное лицо и дивился. Будучи сам не в восторге от доставшегося ему отечества, он не терпел, если кто-то при нем слишком уж измывался над страной. Иногда, утратив осторожность, даже схлестывался с мымринскими «отказниками», хотя оспаривать их веселое инородческое презрение было трудно: ты кипишь, а они зубоскалят и хохмами сыплют. «Чужая кила всегда весела!» – как говорила бабушка Марфуша. Но Вехов – это другое: тут не смешливое отчуждение, а нутряная, кровная ненависть, которая воспаляется только меж родней и доводит до отцеубийства…

– Как вы относитесь к нейтронной бомбе? – спросил переплетчик, и на его лице снова появилась перевернутая улыбка.

– Что? Не задумывался…

– А я вот хорошо отношусь. Она ведь только людей и скотину убивает. А города, леса, реки не трогает. И это правильно! – Теперь тихославльский мыслитель передразнил станичный говорок лопотуна Горбачева. – Василий Блаженный пусть себе стоит где стоял. И Эрмитаж, и Кижи, и наша Троица. А вот вместо обосранных буренок надо завезти настоящих коров.

– И людей? – уточнил Скорятин.

– Да, и людей. Нормальных. Свободных.

– Из Америки?

– Лучше из Канады. В Штатах негров много.

– Вы это серьезно?

– Шучу, конечно!

Послышался хруст шагов по