Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

– Даже без брюк? – Костя моментально сделался красным и закашлялся.

– Нет, в брюках, но даже без пиджака, не говоря уже о пальто, а на улице хоть и апрель, но мороз… С вами были какие-то люди, я так полагаю, сослуживцы, друзья, которые отмечали с вами рождение сына. Вы были явно в переборе, раз в таком виде и домашних тапочках выскочили на улицу своих друзей провожать. И все они тоже были в состоянии, но не в таком. Вы встать не могли… И вот что я вам скажу, дорогой Костя… Не друзья они вам, среди них были предатели.

– Лупанова там не было, его шофёр заезжал, передал поздравление шефа и подарок, – невпопад вступился перепуганный Костя.

– Я про Лупанова и не говорю. Значит, там было три тоже очень пьяных человека. Один молодой, вёрткий, звонкий, похожий на бывшего премьера Кириленко, но полноватый такой.

– Серёжкин? Да, и у нас его «киндер-сюрпризом» называли, мальчик из Коловрата, я его открыл, воспитал, поставил на ноги…

– А он вас на ноги ставить не захотел, он сказал: «Да всё с ним, с вами то есть, будет нормально, пошли такси ловить». Второй, длинный, худой…

– Прозоровский…

– Он говорил: нельзя его, то есть вас, тут оставлять, однако пошёл вместе с вёртким, но был и третий, на возрасте, вроде меня…

– Адамян его фамилия.

– Так вот он вас на скамейку пытался перекантовать, и у него ничего не получалось…

– Какой ужас, позор, соседи какие-то видели меня в том состоянии?

– Нет, думаю, не все…

– Слава богу, да, уже и поздно было… Я помню последний тост, зачем-то шампанское после виски стали пить. Это Лупанов пятилитровую бутыль виски прислал в подарок, я-то думал шампанским ограничиться, но нет, народ проголосовал за виски, Серёжкин был тамадой, столько слов было хороших сказано… Много выпил, всех целую, люблю, обнимаю, провожаю, это – помню, дальше – пропуск… Потом сразу утро, страшное, серое, хотел с балкона выброситься, так мне плохо, противно было, но потом вспомнил, что у меня сын родился, сын! И это меня спасло. Допил шампанское и счастливым сделался. Извините, с тех пор до сегодняшнего дня у меня практически ни капли спиртного во рту не было, и до того, как жену в роддом отправил, я тоже почти не пил…

Костя был тяжело ранен.

– А я хорошо всё запомнил, меня эта картинка, когда человека, абсолютно пьяного, бросают на морозе, отрезвила. Так вот вместе с этим вашим Абрамяном мы вас на скамейку посадили, пытались привести в чувство, но вы не приводились. Я кричу вашим друзьям, что надо вас хотя бы в подъезд транспортировать. Но длинный-худой и вёрткий-полноватый либо не слышали, либо, увидев, что уже есть кто-то в вас заинтересованный, умыли, так сказать, руки. Потом длинный прибежал за Абрамяном, так как молодой уже машину поймал, и тут он говорит мне – я у него доверие вызвал – он и говорит: на десятый этаж его, вас то есть, надо. «Номер квартиры не помню, ну хотя бы на этаж забросьте, он очень хороший человек, у него сегодня сын родился, но когда пьяный, невыносимым становится». Он убежал, а я… вынес невыносимое, но кода-то вашего не знаю. Спрашиваю вас, вы вдруг приходите в себя и говорите членораздельно: «три пятьсот и пятьдесят два в длину», и опять в отруб, но, слава Богу, из подъезда кто-то вышел. Я камень подложил к двери, чтобы не захлопнулась, и стал вас тащить…

– Стыдоба, – Костя закрыл лицо руками.

– Вот именно! Кое-как, где на себе, где вы оклёмывались временно и помогали ногами от ступенек отталкиваться, а то воевать начинали, приходилось за руки вас держать… Но втащил в лифт и довёз до десятого этажа, а вы не хотите из лифта выходить, ни за какие коврижки, но я помог… Дверь в ваш отсек – настежь, ну и у вашей квартиры тоже – искать не пришлось. Ну вползли как-то, затащил вас на кровать, уложил. На спину нельзя, надо на бок. Думаю, сразу уходить опасно, необходимо немного проследить, чтобы вы рвотными массами не захлебнулись, зашёл на кухню… Посидел, выпил того, чего купил, закуски у вас прилично оставалось, всё равно пропадёт, закусил, потом проверил вас… Лежите нормально на боку, ножки поджав по-детски так, трогательно даже. Я думаю – всё нормально, зашёл, извините, в туалет, порадовался за вашу хозяйку – такая там у вас чистота и аккуратность, выхожу, иду к двери на выход, и вдруг меня кто-то хвать за загривок…

Кто-то – это вы. Глаза сумасшедшие, горят не по-хорошему. Привели вы меня на кухню, посадили, я физически от природы сильный, но в вас тогда была какая-то необоримая, нездоровая сила, что я сопротивляться не стал. Учтите, пить вам нельзя, вы становитесь общественно опасным. И вот вы меня посадили напротив и почти всю свою жизнь рассказали, про все ваши проблемы: Зою, какую-то Анну Гавриловну, Марки-на какого-то с Физтеха с благодарностью вспоминали. Про отца очень хорошо говорили. Про родителей жены, особенно про мать её – плохо. Говорили, что вы лучший, первый во всём, что вы мегазвезда, что все потолки прошибёте, всех победите, что вы с Лобни, а завоевали-таки Москву. Так что я невольно в курсе… Неужели вы меня не запомнили?

– Нет, ничего не помню, простите, Борис Аркадьевич! Я потрясён… Ведь все считают Адамяна моим врагом, а Серёжкина – моим ближайшим другом, учеником, можно сказать, я с ним всегда был искренен… Какой кошмар…

– Это очень хорошо, что вы меня не запомнили. Это значит, что ваша доброта ко мне не из ответной благодарности происходит, а из исконных черт вашего характера и характера Зои Даниловны. А товарищи ваши – не все товарищи вам, особенно тот вёрткий, полноватый. Предатель он, плохой человек, а этот ваш армянин – хороший человек, а длинный, худой – колеблющийся…

– Не может быть, Прозоровский солидный, порядочный человек, отличный редактор, не может быть, и про Серёжкина нельзя так, я вам не верю, вам показалось, все пьяные были…

– Может быть, но имейте это в виду!.. Всё. До встречи, дорогой Константин Викторович, здесь мы с вами не скоро встретимся, кончилась моя прежняя жизнь в хорошем смысле слова… И последний вопрос, а где колдунья-то ваша?

– Почему моя? Какая колдунья?

– Ваша, ваша,