Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина

«Прости, малыш!» – мысленно взывала Катя к племяннику и тут же забывала о нем.

«Он просто-напросто не хочет меня видеть. Он пригласил зайти Марка, но не меня. Почему он сказал это?» Пришедшая мысль до того огорчила Катю, что она не удержалась и заплакала. Чтобы не разбудить дочь, она заперлась в ванной и, закрыв сливное отверстие, обрамленное размытым ржавым ореолом, включила воду. Присев на холодный бортик ванны, Катя сдернула радужное полотенце и вытерла им лицо. Но слезы тут же потекли снова, и она прижала полотенце к щекам, чтобы капли не упали на халат. Даже раздевшись и погрузившись в теплую, потрескивающую пену, Катя продолжала чувствовать, как пощипывает лицо солоноватая влага.

Но когда она согрелась, ей неожиданно стало смешно: плакать-то было не о чем! Крепко зажмурившись, Катя опустилась с головой под воду, а вынырнув, услышала телефонный звонок.

– Черт бы тебя побрал! – выругалась она в полный голос и поняла, что ей и вправду не хочется выскакивать из ванны, накидывать на мокрое тело халат и мчаться в комнату, оставляя следы, которые после самой же придется затирать.

Спокойно выслушав, как телефон четырежды позвал и утих, Катя довольно улыбнулась и расслабилась. Ее переполняло тихое ликование, словно неожиданно для себя она победила коварного внутреннего врага.

Но до полной и окончательной победы, как всегда, было еще далеко, и это Катя тоже понимала.

* * *

«Он обязательно проболтается…»

Было ощущение, что эта мысль преследовала его всю ночь. Открыв глаза, Марк почувствовал себя утомленным, как после тяжких безрезультатных раздумий. Справа ломило голову, подташнивало, будто он на ночь объелся жирного.

То, чем он собирался гордиться всю жизнь, что должно было поставить его на высшую ступень, где располагалась русская интеллигенция, при утреннем свете выглядело еще более мерзко, чем с вечера. Досаждало еще и то, что невозможно было поручиться за болтливого старика, от которого Марк ждал отцовской всепрощающей любви, а получил порцию суетливой благодарности.

«А еще этот идиотский конкурс!» – Он сжался от очередного приступа тошноты и отогнал эту мысль. Об этом еще будет время подумать – болото засасывает медленно. Пока же надо было что-то решать со стариком, который непременно забудет о предупреждении Марка и начнет рассыпаться в любезностях перед его матерью. Она станет отпираться, и вместе они, глядишь, докопаются до сути.

Прислушавшись, Марк с облегчением понял, что сегодня дождь не караулит его у порога. Пытаясь сообразить, почему это так обрадовало его, он наспех оделся и, совсем чуть-чуть замешкавшись у двери, вышел к матери. Она накрывала в столовой к завтраку, неслышно скользя в мягких тряпичных «лодочках». С утра у нее не было лекций, но Светлана Сергеевна и думать не могла, чтобы поспать подольше и позволить сыну самому обслужить себя перед школой.

Марк обнял ее сзади, для чего ему каждый раз приходилось наклоняться, и взял у нее из рук вилки.

– Однажды меня затащили перекусить в школьную столовую, – признался он, покалывая подушечки пальцев. – Ты себе просто не представляешь! Я так и не смог взять в руки их приборы. Все они были мокрыми и жирными, а кое-где между зубчиками застряли остатки пищи.

– В детстве мне тоже приходилось обедать в школьной столовой, – виновато сказала Светлана Сергеевна и дважды нервно шмыгнула носом. Была у нее такая привычка, за которую она частенько получала замечания от мужа.

– Ну… – нерешительно протянул Марк. – Тогда ведь были другие времена.

– Какие – другие? Садись за стол.

– Социализм, голод…

– Дурак ты, мой дорогой, – добродушно отозвалась мать, раскладывая пышный омлет. – Какой голод? Это были семидесятые годы. Или ты думаешь, что твоя мать – ровесница революции?

– Нет, но… Мам, ты же знаешь, я не люблю историю! Там куда ни ткни – то борьба с космополитизмом, то дело врачей, то жидомасонский заговор…

– Ну и? – не поняла Светлана Сергеевна. – Что было, то было, куда от этого денешься?

Марк упрямо наклонил голову:

– А я не желаю ничего об этом знать! И не хочу, чтобы весь класс косился на нас с Милкой Гуревич…

– О боже! – простонала мать, откинувшись на высокую спинку стула. – И ты еще мучаешься из-за такой глупости?

– Я не мучаюсь!

– Мучаешься, ты это ясно дал понять. Но, Марик, какой же ты еврей? Так только, одним боком.

– И одного достаточно.

– Достаточно для чего?

– Чтобы все меня ненавидели. Они говорят, что Илья Семенович не имеет права преподавать русскую литературу.

– Да ну? Когда мы познакомились с твоим отцом, он играл шукшинского мужика, и ничего.

– Может, это тебе казалось, что ничего?

– Давай не будем вести такие разговоры с утра пораньше? – миролюбиво предложила мать. – Ты говорил, что у вас сегодня контрольная по информатике? Ты так настраиваешься на победу?

Марк вяло поковырял яичную массу.

– Да разве непременно нужна победа?

– А тебя устроило бы поражение?

– А что в этом страшного? Разве ты вышла за отца лишь потому, что он был самым талантливым и удачливым? А если бы его держали на вторых ролях?

Ему давно хотелось задать этот вопрос, хотя Марк не особенно рассчитывал услышать правду.

– Если б Лева был вечно вторым, я могла бы просто не обратить на него внимания. Он-то меня не заметил…

– Прости, мам. – Он вскочил и виновато уткнулся ей в шею.

– Ну что ты! Запомни, в нашей с отцом жизни не было ничего такого, что я считала бы нужным скрывать от тебя.

«Она не знает о его стихах». – У Марка кольнуло в груди, и, наспех поблагодарив мать, он бросился к себе в комнату, нашел отцовский черновик и спрятал его в сумку, заложив учебниками.

По дороге в школу Марк заметил, что в одном из дворов уже жгут опавшие листья, и, подбежав к костру, быстро сунул тетрадку в огонь.

– Все, мой Великий Артист, – выдохнул он, зябко пряча подбородок в теплый шарф. – Догорает твоя тайная любовь. Теперь никто не узнает…

Он внезапно почувствовал себя добрым покровителем несчастной, заблудшей и все еще прекрасной дамы. По глупости она совершила грех, но кого бес не путает? Марк был уверен, что больше его мать и думать не посмеет о какой бы то ни было торговле.

Недолгое облегчение вновь налилось свинцовой тяжестью, когда в школьном коридоре Марк столкнулся со старым учителем, и тот, обрадовавшись, едва не раскланялся. Марк стремительно