Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

Сейчас (в этом «будущем прошлом» сейчас – и об этом Стас тоже ведать не ведал) – он пришёл убивать безнадёжность своего бытия; сейчас (в этом «будущем прошлом» сейчас) – Стас протянул своему проводнику и соглядатаю горсточку денег и отпустил его; сейчас (безо всяких сейчас) – Стас, оставшись совсем один, решал участь свою (словно бы сам по себе – что, конечно же, было полною ложью).

Перед дверью он опять замер. Спрашивал душу свою – и не ответила ему душа! Отвернула лицо свое; но – на сей раз он не окаменел, зато – невольно сам стал тем камнем развилки (направо, налево и прямо – и все неприемлемо!), что лежал на его сердце.

Тогда – он напрямую обратился к камню (как добавление недостаточного – к не необходимому, то есть положенному ему в ладонь, но – вместо хлеба), и камень ответил и рассказал о тех, кто живет за металлической дверью.

Более того – камень сделал гораздо больше: рассказал, кто какой жизнью (живой или мёртвой) живет.

То есть – дверь (как и должно) оказалась незаперта!

Стас – вошёл и бросился вниз по короткой лесенке, (бесконечным) полукругом обнявшей некрашеную бетонную стену; но – сразу оказался в самом низу. То есть (там) – где воочию смог увидеть тех, о ком поведал ему камень развилки – точнее, они словно бы медленно и почти поочередно вступили в его зрение!

Но – сначала ему открылось внешнее: открылся коридор, просторный и ведущий в раздевалку (там можно было бы оставить всё – с собой принесённое); потом – сами спортивный зал и офис; потом – сам собою под ноги ему подстлался паркет, начищенный до янтарной прозрачности.

Вдоль стен – чтобы удержать, чтобы даже и напугать – располагался словно бы погруженный в них парапет, обтянутый вызывающе красной искусственной кожей. Поверх парапета – располагались «пустые»: отразились (в них) даль и ширь, и высь (и всё)!

Ничего другого они отражать словно бы и не желали.

Ничего этого (даже посредством чужих ему глаз Ильи) – он не видел раньше. Ничего этого – он никогда (посредством чужой жизни) не проживал; но – он откуда-то «не отсюда» уже знал, что всё «здешнее» – от века (и на века) неизменно; всё было и будет неизменно даже в предназначенном для телодвижений спортзале, где зеркала на стенах были сплошными и никакого парапета якобы не было.

Он – никогда «вживую» не видел ничего «здешнего»; но – он уже знал, что в спортзале одно из зеркал давеча было (или могло бы быть) разбито и тут же, ни мало не медля, заменено на другое.

А потом – в его зрение вступили субъекты здешней «жизни»: они – выделились из тени света, они – стали выпуклы (причём все в том же количестве, что и давеча – откуда-то он это знал); субъекты – заполнили собой маленькое пространство заведения: всё шло, как и заведено.

Увидел ли их Стас – сразу же, или – сумел увидеть «постепенно», не суть важно сейчас; но – сейчас все они (как давеча на Илью) уставились на незваного гостя каменными глазками Матово поблескивающими).

Это были откровенные бандиты и мародеры – немного перекормленные, но – не слишком обмякшие: всё ещё слишком полагавшиеся на свою волю к власти и уверенные, что хорошо умеют определять прикладную стоимость человека.

Впрочем – цену себе они тоже определили и знали, насколько она мала; потому – никому ни за что платить не собирались, да и (по самому большому счёту – вчерашнему, предъявленному им на Сенной) не платили.»

То есть он – ничего не увидел. Он остался статичен.

Он – (всего лишь) подозревал, что сейчас его попробуют убить. Но – он ведать не ведал, что его действительно убьют. Причём – по одной простой причине: он (и так) – и не жив и не мертв (ибо – тёпел).

– Как ты сюда попал? – спросили его.

Намеренно грубо спросили. Но – ему не было «нужды» различать облики человеческого вежества.

Так что ему – даже не было всё равно. Он – ответил (на грубость) своей правдой:

– Меня привело к вам происшествие на Сенной. И только.

Каждое слово его речи – выступило по отдельности; каждая буква в его словах – выступила по отдельности; он не был поэтом и не знал о поэте на мосту между бывшим и не-бывшим; его время просто стало замедляться и просто отодвигать ему сроки; его время – стало не быть; ему самому – предстояло не быть.

И всегда «сам по себе» Стас – будет (всего навсего) предстоять. Его время – умирало, но – оно умирало мучительно.

Он – продолжал и продолжал улыбаться, но – улыбался мучительно. Каждое его не произнесенное слово (ибо – заключено в узком просторе – «просто-те» или «не просто-те» – его улыбки) раз-рывало эту улыбку на части (как папиросную бумагу).

– Что означает это ваше «только», – начал говорить коротконогий, начиная (очень медленно начиная) – на него взглядывать; начиная – словно бы выглядывать из-за спин своих охранителей; но (одномоментно) – продолжая выглядывать и начинать; Стас – равнодушно смотрел сквозь него (и – дождался).

От сгрудившихся за спиною коротконогого о-стальных (о-ставленных на месте, что пусто) наконец-то прозвучало:

– Ну что там, Олег, подсобить?

Время – умирало. Слова (пальцами своих мгновений) – перебирали умирающее время (как бусины четок); слова – были чёткими, они не измышлялись, но – на происходящее накладывались (всего лишь – называя его по имени); впрочем – были они ущербны и заранее обречены, ибо – были словами нетерпения.

Кто бы мог подумать – и здесь, и сейчас, что готовятся смерть и воскресение – не одного человека, а одного (Русского Мира); разумеется даже разумом – никто, кроме русских! Да и то – не подумать, а осознать душой.

Слова (пальцами своих мгновения) – всё перебирали и перебирали – умирающее время и разделения душ на живые и на составные «семь или восемь»; но – его время (так он полагал) ему её предстояло (и он не понимал, насколько сейчас прав). Стас – легко пошевелил правым запястьем.