Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)

Позже семи часов ученики не смели показываться на улице. За этим следили педеля, большею частью из отставных унтер-офицеров. Они ловили учеников и отбирали у них билеты. Иногда ученики откупались от них деньгами, иногда вынимали из кармана какую-нибудь стклянку, говоря озабоченно: "Из аптеки - мать больна..." - и спешили без оглядки от педеля.

Иногда и классные наставники, в ожидании вакансии, начинали с роли педелей.

Всем генералам гимназисты должны были кланяться, но непредупрежденные генералы только с удивлением провожали глазами маленького, нагруженного своим ранцем гимназистика в длиннополой шинели, когда тот усердно вдруг стаскивал свою шапку.

Неручев баллотировался в кандидаты предводителя и получил больше своего товарища шаров. По правилам, предводителем утверждался получивший большее количество шаров.

Обыкновенно в таких случаях вперед уславливаются, и заранее несколько дворян решают кандидату положить налево, чтобы не вышло недоразумения. Пять друзей Неручева и взялись положить ему налево, а положили направо. Прием простой, давший победу Неручеву. Самого Неручева и след простыл на этот день в собрании. Потолковали, покричали, а Неручева все-таки согласно закону утвердили. Его приятели, как виноватые школьники, которым благополучно сошла их проделка, только весело трясли своими удалыми головами. Глава их, высокий, в расстегнутом сюртуке, средних лет дворянин, крепко стоял на своих расставленных ногах, в упор насмешливо смотрел на шептавшиеся кучки дворян и готов был на всякий скандал: в морду так в морду, на дуэль так на дуэль. С нахалом связываться ни у кого охоты не было. К Неручеву примкнули те, для кого успех оправдывает положительно все. Эти с какой-то завистью говорили:

- Все-таки, что ни говори, ловкач!

- Ну, держи ухо востро теперь, - трепал по плечу Неручева в его номере Овсеев, его старый приятель и сосед, чистенький, в золотых очках, причесанный и приглаженный господин. - Как бы тебе на следующих выборах свинью не подпустили... Жох народ... Тоже пальца в рот не клади!

- А этого не хочешь, - быстро показал ему кукиш Неручев, мелкопоместные-то мои?! Наряжу их во фраки - и марш...

Господин в золотых очках долго с восторгом смотрел в глаза Неручеву.

- Ну, и ловок! Не пропадешь!

Неручев только пренебрежительно вздернул головой.

К удивлению всех, Неручев повел земское собрание вовсе не так плохо, как это могло казаться. Вокруг него очень быстро собралась довольно дружная и сплоченная партия: в руки этой партии попало все хозяйство уезда. Говорили много, но нигде, ни в одном уезде все не шло так гладко и тихо, как пошло у Неручева. Его бранили и ругали, но и враги признавали:

- Что и говорить, талант!

Неручев сделал официальное предложение Зинаиде Николаевне, и свадьба была назначена летом в деревне.

- Охота твоей сестре за такую сволочь выходить замуж? - спрашивал Корнев Карташева.

- Ты меня что ж спрашиваешь? Ее спроси... - пожимал плечами Карташев.

Таня в один прекрасный день повалилась в ноги Аглаиде Васильевне, призналась в своей беременности и открыла - от кого.

Что говорила ей Аглаида Васильевна и на чем они с Таней порешили осталось тайной. В тот же день Таня исчезла, появилась в доме новая горничная, и между матерью и сыном не произошло никакого разговора по этому поводу. Некоторое время мать как-то брезгливо избегала сына, но потом все пошло по-старому.

XXIV

Последний экзамен был по-латыни. Со страхом и трепетом готовилась к нему компания, а больше других Карташев. С учителем у него были личные счеты. Еще в злополучный день исключения Беренди учитель на совете настаивал на исключении Карташева, утверждая, что явственно слышал его голос. Но так как учитель в то же время не отвергал и того, что и другие то же самое кричали, то кто-то, поставив вопрос: "всех уж тогда", тем самым требование об исключении Карташева свел на нет. Но учитель решился расправиться с своим врагом и как-то вскоре не удержался и прямо высказал:

- Вам, Карташев, университета при мне не видать, как своих ушей.

Когда затем в гимназии стало известно о родстве Карташева с генерал-губернатором, учитель немного поколебался и в первое время даже решил было отступиться от своей жертвы. Но мстительная натура взяла верх, и Карташев инстинктом чувствовал, что учитель устроит-таки ему пакость.

- Ах, как устал, - говорил Карташев накануне экзамена, - капельки сил моих нет... и ничего не знаю...

День экзамена наступил.

Карташев ушел из дому в девять часов утра и возвратился только в четыре.

Аглаида Васильевна так волновалась, что не могла даже обедать.

Когда в дверях показалась изнуренная, затянутая, но сияющая фигура Карташева, ясно все стало и без вопроса: Аглаида Васильевна бросилась на шею сыну и, не выдержав, расплакалась: тяжелый и трудный конец венчал дело. С постоянным риском сорваться, свести на нет все - он, ее сын, выплыл на свет, стоял на берегу, спасенный от тьмы и мрака бездны. Правда, это был первый только шаг, но какой шаг? Чего он стоит и ей и сыну? Половина волос побелела на ее голове, а он и все они на что были похожи?! Но чего бы ни стоил - цель достигнута.

Аглаида Васильевна встала и, перекрестившись, низко поклонилась образам. Она еще раз поцеловала сына и проговорила:

- Господи, какой ты ужасный... Ну, рассказывай...

Карташев не любил рассказывать, но на этот раз не заставил себя просить.

Он сел на окно и, счастливый, оправляя прилипшие ко лбу волосы, произнес с восторгом:

- Ах, что это было! Я уж и не знаю, с чего и начинать...

- С самого начала, - нетерпеливо, весело потребовала мать.

- Ну, хорошо... Пришли мы... Ну, сначала, конечно, extemporalia...* Рассадили нас на каждую скамейку по два... я с краю у прохода, а с другого края Вервицкий. Ну, думаю себе, плохо... от такого соседа не поживишься...

______________

* Перевод без подготовки (лат.).

Зина, Наташа, Аглаида Васильевна, Маня, Сережа и Ася все покатились от веселого смеха.

- Ну, ну...

- Ну, хорошо... Продиктовали нам русский текст и некоторые слова. Я то есть просто ни одного почти слова не знаю...

- Ах ты, скверный мальчик! - весело вскрикнула Аглаида Васильевна.

- То есть буквально ничего: что позабыл, что, как воробьи, вылетели из головы. Сижу и думаю. Что мне делать? Смотрю, учитель встает с этакой своей ядовитой походкой, как кошка... только хвоста не хватает... этакая сволочь... и прямо в мой проход... прошел до конца, возвратился и как стал около меня, так все время, покамест я не написал свой ответ, не отошел!

- Как же ты написал свой ответ? - испугалась мать.

- А вот слушай... Сижу я, нагнулся и пишу: чушь какую-то невообразимую... Вот...

Карташев вынул из кармана смятый лист, и все с любопытством наклонились.

- "Не надо робеть... что делать... как кошка крадется", - начала разбирать Наташа.

- Одним словом, ерунда, - перебил Карташев, - только чтоб что-нибудь писать... Не могу ж перевести... Пишу, а сам думаю: что ж мне делать? А напротив Беер, один еврейчик, настоящий медведь: мохнатый и слепой, а хороший ученик... философ такой... смотрю, уж, подлец, написал начерно и собирается переписывать... Ну, думаю, пропадать - так пропадать: все равно бы на второй год не остался, повесился бы, а не остался...

- Ну, глупости, - перекрестилась Аглаида Васильевна.

- Учитель только так поведет головой по классу и опять смотрит, что я пишу... а он близорукий... Я знаю, что он не может все равно разобрать, что я там пишу. Я попишу, попишу и как будто задумаюсь; он заглянет мне в глаза, и я смотрю на него так, как будто говорю: "Ну, что ж, пропал". А он точно повторяет: "Пропал?" - и так, мерзавец, ласково смотрит... А я сижу и соображаю: вот если я упрусь в перекладину задними ногами...

- А у тебя их сколько? - не утерпела Наташа.

Все рассмеялись.

- В заднюю перекладину - так, чтобы как встать, так сразу чтоб схватить черновик Беера в то время, как учитель повернет голову к классу... Вот так, вот: одно мгновение... надо схватить, сесть и ни малейшего звука, и никакой перемены в позе.

Все так и замерли и жадно, напряженно смотрели в рот рассказчику.

- Уперся я ногами, пригнулся всем туловищем и как будто весь мир забыл: пишу... только он повел головой, я как вырасту через скамейку, цап черновик Беера и сел... Смотрю: смотрит прямо на меня Иван Иванович, и я смотрю. Он покраснел и отвернулся. А Беер только плечами повел: вздохнул и засел новое писать. А мой подлец опять все глаза на меня. Я как будто кончил и тоже вздыхаю и смотрю на него... дескать, что ж радости с того, что кончил? А он как будто спрашивает так участливо: мало радости?

Карташев и все рассмеялись.

- Ах, какой ты мошенник! - покачала головой Аглаида Васильевна.

- Ну, что ж, оставаться?

- Ну, ну, говори.

- Ну, и начал я переписывать черновик Беера. Сделал нарочно четыре ошибки. И знаешь, покамест я вот брал, писал, ни капельки страшно не было, а когда встал, чтобы нести, вот тут уж холодно стало... Думаю, забрать черновик? А вдруг он заподозрит? Хитрый, подлец! Нет, нельзя брать... Так и оставил. Встаю: он на меня во все глаза, а у меня полное отчаянье в лице: "зарезал, зарезал..."